Наутро температура чуть спала, и София даже смогла с благодарностью оценить вещественные знаки внимания сотрудников гостиницы, которые завалили номер множеством нужных и ненужных вещей. Римини, невыспавшийся, но сияющий, открыл телефонный справочник и разыскал номер Британского медицинского центра. Через некоторое время к ним в дверь постучал молодой врач — юноша прекрасно воспитанный, с идеальными манерами, халат которого был таким свежим и чистым, что белоснежная ткань не шуршала, а хрустела при каждом его движении. Чтобы расположить к себе пациентов, а быть может — просто ради языковой практики, доктор произнес несколько фраз по-испански, с безошибочно узнаваемым чисто испанским, а не латиноамериканским произношением (Римини сделал вывод, что тот, скорее всего, несколько раз проводил отпуск в Испании). Затем врач выписал антибиотики — при этом он все время обращался к ним обоим, словно Римини был столь же тяжело болен, как и София, — и, более того, оказал величайшую любезность, порекомендовав одну аптеку, сотрудники которой говорили по-английски. Выйдя на улицу, Римини и доктор обнялись на прощанье, причем у каждого возникло ощущение, что другой вот-вот расплачется от переполняющих его добрых чувств. София предложила, как только Римини вернется из аптеки с лекарствами, немедленно написать доктору благодарственное письмо. По ее словам, этот милейший юноша должен был знать, что «все, что он для них сделал, не будет забыто». Римини отговорил ее от этой затеи; за время путешествия он уже раз десять пресекал ее попытки отметиться в эпистолярном жанре по поводу и без повода. Софию так и подмывало выразить письменную благодарность то какому-нибудь гондольеру, то таксисту, то смотрительнице музея, а то и вовсе — носильщикам и кассиршам в банках. Эти спасители и избавители в большинстве случаев просто выполняли свои обязанности, а их «неоценимые услуги» заключались в том, что они, например, произносили членораздельно название нужной улицы, спрашивали, откуда приехали София и Римини, улыбались им или же — великое дело! — просто-напросто не повышали на них голос.
Софии стало лучше. К ней вернулся аппетит, и она, расправившись с тем, что лежало у нее на тарелке, жадно набрасывалась на клецки Римини, к которым он даже не притрагивался. На пятый день, когда Римини уже не нужно было часами сидеть на подоконнике и рассказывать Софии о том, что происходит на перекрестке внизу, София предложила ему сходить прогуляться. Римини стал отказываться, но Софии удалось настоять на своем. «Ты же ненадолго, — уверяла она его. — Ну, часок-другой. Ничего со мной за это время не случится». Римини воспользовался случаем, чтобы сходить в дом-музей Фрейда. Этой же возможностью воспользовались за предыдущие полтора месяца десятка три-четыре аргентинцев, в чем Римини убедился, просмотрев книгу посетителей. Ни одной знакомой фамилии он в списке не обнаружил. Тем не менее, уже поставив свою подпись, он вдруг заметил на странице что-то странное, какой-то «непорядок». Просмотрев колонку с именами еще раз, Римини выхватил взглядом подтертую, почти не читаемую ячейку, в которой едва угадывалось — не то Эсекьель, не то Рафаэль, а быть может, и Габриэль. Это имя когда-то было написано очень странным почерком — буквы напоминали стебли растений с цветами и листочками. Впрочем, вскоре Римини забыл об этом странном полустертом имени и углубился в осмотр экспозиции. На улицу он вышел в половине шестого вечера. Было темно и бесснежно. Воздух был чистый. Исчезла даже тусклая дымка вокруг фонарей.