Дня через два или три они пошли в кино на «Рокко и его братья». Для них эта картина была предметом давнего и ожесточенного соперничества: сколько раз ты ее уже видел? Двенадцать? Семнадцать? За несколько секунд до сцены с Анни Жирардо и Делоном на крыше собора — той сцены, на которой Римини всегда начинал плакать как ребенок, — София, почти не глядя на него, поднесла ладонь к его затылку, и Римини почувствовал исходившее от ее руки тепло — так излечивают больных и немощных целители-экстрасенсы, которым даже не требуется прикасаться к пациенту, чтобы ему помочь. В тот вечер исцеление было заменено профилактикой: сцена закончилась, Анни Жирардо бросилась бежать по террасе, Делон помчался следом за ней, пальцы Софии дрожали в каком-то сантиметре от затылка Римини — и он, как и следовало ожидать, не заплакал. Не плакал он ни в тот раз, ни потом, когда вновь пересматривал этот фильм. С того дня «Рокко» был зачислен в проглоченное и переваренное. Их отношения достигли особой, редчайшей формы совершенства. Они жили словно внутри какого-то огромного стеклянного ящика наподобие тех, в которых биологи создают искусственные экосистемы и затем, вместе с праздными любопытствующими, с восхищением наблюдают за реалистичностью этой жизни, которая нуждается в поддержании определенной температуры, влажности и давления. Защитная мембрана полностью окутала Римини и Софию. Они дышали абсолютно свободно, вот только — внешний мир начинал постепенно затуманиваться, как будто стеклянные стены запотевали от их дыхания.
В их жизни уже было практически все. И это все они прошли вместе. Они лишили друг друга невинности, похитили один другого у родителей, жили и путешествовали вместе; вместе они прожили юность, молодость и даже успели сделать первый шаг к зрелости; вместе они стали родителями и вместе оплакали маленького покойника, которого им так и не довелось увидеть; вместе они встречали новых учителей, новых друзей, вместе осваивали новые языки, вместе учились работать, познавать удовольствия взрослой жизни, ездить в отпуск; вместе испытывали разочарования и неудачи, вместе приобретали новые привычки, дегустировали редкие блюда, переносили болезни, до того их организмам неизвестные, — в общем, перепробовали все аттракционы, которые может предложить молодой паре сочетание удивления и непостоянства, обычно называемое жизнью. От каждого события, практически от каждого дня их жизни в памяти обоих сохранился хотя бы один штрих, зацепившись за который оба могли вернуться в то или иное мгновение прошлого и пережить его заново. Для идеальной завершенности этой блестящей коллекции им не хватало одного — развода. Настроились они на это очередное совместное дело со свойственной им серьезностью и обстоятельностью — планировали его вместе, помогая друг другу советами и предлагая свои варианты решения. Эта работа — сродни труду художников или как минимум высокопрофессиональных ремесленников — заняла у них почти полтора месяца; никакая спешка и уж тем более никакие ссоры и разногласия не могли запятнать чистоту их расставания. Развод стал для них не противоположностью любви, а ее составной частью — ее границей и в то же время вершиной. Они поняли, что если смогут пройти это испытание с честью и достоинством, не осквернив связывавшее их столько лет чувство, то оно, быть может, даже не умрет, а продолжит жить в каком-то ином измерении — например, в том самом стеклянном аквариуме, где они некогда поселились.