Неделю тому назад меня окрикнул на улице адвокат Любарский. Он поднял шляпу, я снова увидел на его большой голове знакомую щетку волос и вдруг мне стало беспричинно весело. Это бывает. От всего его лица, фигуры, улыбки, больших зубов веяло здоровьем и добродушием. Он взял меня под руку.
— Слушайте, вы окончательно завоевали сердце и доверие вашего сурового контр-разведчика. Это — победа… Много рассказывал?
— Да, интересно.
— И о подвале?
— Нет, о подвале не говорил.
— А о даме в черном?
— Тоже нет.
— Значит, вам предстоят любопытные беседы.
— А знаете, ведь он превосходно рассказывает.
— Я думаю. Когда-то это был настоящий покоритель… На этом и сорвался. Под гору его понесла любовь.
— А! — воскликнул я. — Знаю. То есть не знаю, а догадываюсь.
— Ну, называйте.
— Извольте. Эта женщина — Мария Диаман.
— Пусть он сам вам скажет.
— И скажет…
— Может быть, и утаит.
Мы простились. Любарский спешил на совещание.
В тот же вечер я послал с посыльным записку Михаилу Ивановичу: «…Грех забывать друзей. Сегодня я нашел ваш любимый амстердамский ликер. Жду в 8. Приходите».
Я его встретил в передней.
— Сейчас я выведу вас на чистую воду.
— Мои воды темны.
Мы сели. Я сказал:
— А знаете, что я слышал? Будто в вашей жизни и всех ваших злых испытаниях роковую роль сыграла женщина. Правда?
Михаил Иванович промчал. Снова дрогнула левая щека. Почувствовались внутреннее напряжение и тяжкая борьба.
— Может быть.
— Расскажете или секрет?
— Может быть.
Мы чокнулись.
— Мне неясно, — сказал я, — почему из Гельсингфорса вас так скоро отправили?.. Ведь сами вы там ничего не успели сделать.
— Теперь-то мне ясно. Меня испытывали. Готовность сделать еще не есть способность сделать. Ну, словом, в 4 часа я, конечно, стоял на гельсингфорсском вокзале, и первый, кого я там встретил, был Епанчин. Могу вас удивить: под этим именем скрывался офицер финляндского генерального штаба.
В скором поезде, в отдельном купе мы едем с ним на Выборг и дальше на границу. Пред самым Выборгом мой спутник обращается ко мне с просьбой:
— Выйдите минут на 10 в коридор.
Странно! Непонятно!
Ради конспирации лучше сидеть, запершись в купе. Зачем ему понадобилось это?
Встаю. Выхожу. Хаос мыслей. Тяжелые предчувствия. Опять граница… переход… часовые… допросы!.. Дверь из купе чуть-чуть приоткрывается. Я вхожу. Я поражен. Во мне все цепенеет. Кто подменил моего спутника? Когда успел сесть в это купе человек в кожаной куртке, с бородкой и в морщинах? Где же Епанчин? Он спокойно бросает по-немецки: