— Миша, я боюсь тебя.
— Глупая!
С широко раскрытыми, насторожившимися глазами она быстро шептала:
— Миша, Миша, как страшно! Миша, я вижу, я чувствую, что-то случилось… Что?
— Ничего не случилось.
— Ты скрываешь.
Я попробовал рассмеяться:
— Ты — трусиха и фантазерка.
Смех вышел неискренним. Женя вздрогнула, и вдруг из ее удивленных, испуганных, милых глаз ручьем потекли слезы.
Она крепко обняла меня, будто от кого-то защищая и пред кем-то оправдывая, положила мою голову к себе на грудь и ласково и настойчиво попросила:
— Не лги мне!
Что она думала? Что подсказывало ей сердце? В чем тайно она обвиняла меня?
— Слушай. Миша… Эти деньги грязные. Я не хочу к ним прикасаться. Я их сейчас брошу в печь.
— Ну что ж, бросай!
Я встаю, беру ее за плечи и, смотря ей прямо в глаза, говорю в упор:
— Даю тебе мое честное слово, что все эти деньги от первой до последней бумажки мною выиграны в клубе. Поняла?
Она бросается ко мне на шею, целует и все еще плачет. Успокаиваясь, чуть-чуть всхлипывая, укоряет:
— Зачем ты меня мучил? К чему эта таинственность?
Женя уходит. Сегодня она устроит дома роскошный обед.
Я остаюсь один.
На столе у Жени — массивный альбом. Я открываю его, перелистываю. На одной из фотографий — я и Женя. Чрез несколько страниц я — в форме юнкера Николаевского кавалерийского училища. Как все шло прямо, ровно, легко! Теперь все перевернуто, все погибло. За несколько месяцев я состарился, измучился и ослабел.
— Что будет дальше? — спрашивал я себя.
Мой прямой ответ был:
— Дальше будет трудней, сложней и опасней.
— Отступить? Махнуть рукой? Стать в стороне?
— Нет! Нет! Нет! Только не это! Только не малодушие!
В эти минуты я завидовал Леонтьеву. Вот у кого не могло быть никаких колебаний. Его душа никогда не износится, как и его кожаная куртка. Я начинал испытывать презрение к себе.
Как я смею задавать себе какие-то вопросы? Никаких вопросов, никаких сомнений, никаких колебаний!
Женя вернулась взволнованная, в каком-то нервном экстазе, горящая негодованием.
Раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, от гнева, она бросила покупки на диван и, не снимая шляпы, резко жестикулируя, заговорила раздраженно и зло:
— Ты слышал? Варташевский убит.
Я поднялся с кресла, взглянул на Женю и — не знаю, почему — бросил пустое и глупое слово:
— Разве?
— Ну да. Об этом весь город говорит. И в газетах много написано… Вообрази: Константин убит! Я не могу себе представить этого! Ах, какое подлое время.
Женя закинула руки назад и нервно заходила по комнате:
— Что же это такое! Кому Константин мешал?
Я молчал. Что мог я ответить ей на эти детские, искренние и страшные вопросы!