Вдруг Женя остановилась и, несколько раз топнув, выкрикнула:
— Любопытно было бы знать, какой это мерзавец мог поднять руку на бедного Константина…
Я внимательно посмотрел на сестру.
— Женя, не смей говорить о том, чего ты не понимаешь!
— Я не понимаю? Почему?
— Варташевский — предатель.
— Вздор. Не может быть!
— Он — предатель.
— Ложь. Он честен, смел и добр. Милый, дорогой Константин!
Женя низко опустила голову, задумалась, и в тусклом и онемевшем выражении ее лица я увидел последнюю, тяжкую безнадежность.
В тот же миг я понял все.
Я подошел сзади, обнял сестру, повернул ее голову к себе и спросил строго и нежно:
— Женя, ты любила его?
Она вскочила, вырвалась из моих рук и выбежала из комнаты. Я догнал ее на улице.
— Женя, я ухожу.
— Прости меня, я погорячилась.
Она берет меня под руку и тянет домой.
— Нет, я уйду.
— Я тебя обидела?
— Нет.
— В чем же дело?
Я целую ее в последний раз:
— Прощай!
XVII. Секретное совещание
Сиял солнечный зимний день. Золотые, розоватые полосы света ложились на снегу. В том году почти вся петербургская зима прошла без солнца, я все время над городом лежало тусклое, усталое серое небо.
Но этот день был хорош. Красота зимних переливов снега, прозрачных конусообразных ледяных сосулек, огневеющих золотых крестов на церковных куполах наполняли душу бодростью и, казалось, обещали радость.
Я шел по Конюшенной. В приподнятом настроении я чувствовал, как в моем сердце тихо загораются смутные, но успокаивающие надежды.
Не было ни тревоги, ни изнеможения, ни головной боли. Только от времени до времени мучительно всплывали воспоминания о сестре, о вчерашнем дне, о ее горе.
— Сомнений нет. Она любила Варташевского. Черт знает что!
Все неразрешимо сплелось вокруг меня, связалось в сложный и тугой узел.
Я рассуждал:
— Рано или поздно Женя узнает имя убийцы. Не теперь, так потом. Такие акты политической мести не могут быть схороненными навсегда. Тайна, стоящая на страже крови, раскроется сама и заговорит.
Предо мной вставал вопрос:
— Открыться Жене, или пусть будет все так, как угодно случаю?
— А впрочем, — спрашивал я себя, — чем ты смущен? Разве Женя не поймет тебя? Ведь так все ясно! Конечно, я сам должен посвятить сестру в эту тайну. Она оправдает и простит.
Но тотчас же другой голос говорил мне:
— Она никогда не оправдает, не забудет и не простит.
С Конюшенной я свернул в переулок, стал всходить по лестнице гостиницы. На площадке стоял Леонтьев и протягивал мне руку:
— Очень рад, что вы пришли раньше. Пойдемте в номер.
Мы сели.
— Сейчас начнется совещание, — сказал Леонтьев. — Я придаю ему самое серьезное значение.