Все смолкло.
— Ну, что ж, ни у кого больше никаких вопросов нет? Он прищурился.
— Очень много вопросов.
Трофимов кивнул головой.
— Ну, разумеется. Вы, господа, рано начали спорить. Главное — впереди.
Все насторожились.
— Сейчас же мы должны назначить людей.
Тоном твердым и решительным, не допускавшим никаких возражений, он докончил:
— Начальником ударного отряда становлюсь я. Леонтьев пробурчал:
— Совершенно правильно.
Несколько человек одобрительно воскликнули:
— Верно! Конечно! Просим!
— Теперь дальше. Казначеем я думаю назначить Рейнгардта. Согласны?
— Согласны.
Мы назначили места встреч.
Леонтьев предложил:
— Самое удобное пока встречаться здесь же.
— В гостинице?
Другие запротестовали. Трофимов объявил:
— Да, здесь. Но только не в номерах, а наверху, в буфете.
— А в случаях особой важности и спешности, — заявил Рейнгардт, — можно у меня.
— Это где?
— В Манежном переулке.
Наступал самый серьезный момент совещания.
Еще раньше со слов Леонтьева я знал, что одной из главных задач нашей организации будет захват советских должностей. Во все учреждения, в штабы, в тюрьмы и особенно в чека должны быть посланы наши люди, притом наиболее надежные. Теперь надо было только их избрать. Кое-где они уже служили. Несколько человек было у нас и на Гороховой, 2.
Совещание подходило к концу.
— Что выйдет из этой новой организации? Что ждет каждого из нас?
Наступали страшные дни отчаянных и рискованных дел.
— Хватит ли сил? Выдержит ли мое сердце? Что будет?
Это знает один Бог. Впрочем, это знал и я:
— Еще темней и глуше станет тайна и обильней потечет кровь.
XVIII. Похороны Варташевского
В то утро большой сад Петропавловской больницы, белый от снега, всегда молчаливый и мертвый, стал наполняться людьми.
Вдвоем с Леонтьевым мы вошли в один из подъездов и наблюдали за теми, кто пришел проводить несчастного, нас обманувшего Варташевского. Черный катафалк, запряженный черной четверкой, стоял у противоположного входа. Леонтьев закурил.
— Читали, как они его превозносят?
— Да.
Газеты были полны хвалениями погибшему советскому летчику. Этому убийству хотели придать характер обширного заговора. Ненависть, проклятия, ругательства были во всех статьях, фельетонах, заметках. Но чувствовалось и большевистское бессилие. Было ясно, что нас боятся. Власть трусила.
Я об этом сказал Леонтьеву. Он горько усмехнулся:
— Да, обидно. Нас испугались тогда, когда нас не стало.
— Организация будет. Нас еще вспомнят.
— Давай Бог!
Из подъезда вышло духовенство. Отпевали два священника, и их серебряные облачения ярко искрились и производили впечатление какой-то особенно важной торжественности. За духовенством показался передний край металлического гроба.