— Вы идете на рискованное дело… Это не так легко.
— Я знаю.
— Вы можете кончить очень плохо.
— Пусть!..
— Вас могут поймать на границе, и тогда…
— Все равно.
— Вас могут убить.
— Я ничего не боюсь… Мне все надоело… Лучше смерть, чем такая жизнь. Я разбита.
— Но что ж я вам могу посоветовать?
— Я не знаю… Скажите, где перейти, как добраться… Вам это известно лучше, чем кому-нибудь… Вы переходили границу…
— Да… конечно… но все это было…
— Ради Бога, ради всего, что есть для вас святого в жизни, научите!
Я остановился. Остановилась и она.
Мы были на Троицкой. Пред нами, напротив, высился дом гр. Толстого. Кажется, это — № 15.
— Ну что ж, хорошо… Но где же мне вам все это объяснять? Ведь не на улице же.
— Где хотите… Как вы скажете, так и будет.
Я стоял и думал: куда идти? Мария Диаман равнодушно шептала:
— Как хотите, куда хотите… Как скажете, так и будет.
Я быстро соображал:
— К Кириллу? Невозможно! Этот вытолкнет, а может быть, и убьет… Не к Трофимову же… Не хватало этого!
— К Жене?
К Жене! Но она встретит меня, как врага, неприступная в своем холодном презрении к убийце любимого человека. Да, любимого, в этом у меня не было теперь никаких сомнений.
— Но куда же?
Будто угадав мои мысли, эту причину моей растерянности, Мария Диаман робко предложила:
— Может быть, ко мне?
— К ва-ам? Но вы шутите.
— Нет, я не шучу… Вам нечего бояться… Во-первых, за мной никто не следит. Во-вторых, прежнего швейцара нет. Вас никто не знает. Мы пройдем в полной безопасности… Поверьте мне.
Я пожал плечами. Не все ли равно? Кроме того, если я поверил ее искренности, — а в эту минуту я верил, — то почему я должен ждать западни у нее на квартире? Ведь она сама предлагает назначить место по моему собственному выбору.
И я все-таки захотел ее испытать.
— Хорошо, пойдемте, я знаю одно место… Там мы поговорим.
Я пошел чрез проходные ворота толстовского дома. Они выводили на Фонтанку. Мария Диаман безропотно шла за мной.
На набережной я заявил:
— Хорошо, к вам!
Тем же спокойным, совсем безразличным тоном она ответила:
— Ко мне так ко мне.
Мы подошли к дому, где она жила. Боже мой, как все это памятно, как знакомо, как тяжело!
Отворили дверь — вот он, этот вестибюль, через который я вышел тогда, в тот снежный день, и дерзко минул часового.
Вот лестница — по ней я спускался вместе с Феофилактом, вдруг откуда-то взявшимся, явившимся предо мной, как видение, возникшее в больном мозгу. И его тоже нет!
Вот лифт — под ним я скрывался столько часов, и рядом — дверь в швейцарскую. И все эти предметы, стены, ступени, машина — немые свидетели пережитых ужасов человека, вновь вошедшего сюда, в этот дом.