говорят!» – «Я тебе такое
спасибо устрою, когда доедем! – кричит Марина, еще сильнее вжимаясь плоским животом в ее спину. – Я жить хочу!». Алевтину, то обгоняющую, то отстающую от группы, это только распаляет: она гонит еще и еще быстрей… «Ты что, каждый день так?» – тяжело выдыхает Марина, еле переводя дух, когда Алевтина, устав, начинает ехать чуть медленней: наконец-то можно рассмотреть пустыню. – «Да. Полгода. Я разбиться хочу, понимаешь? Аришу мне семья не отдаст, ну а Гамаль, наверное, вырастил на другом конце света целый сад египетских роз… Америка-Америка!»
Через полчаса Марина сходит с квадроцикла, а потом долго смотрит на девчонку, рассказывающую туристам о бедуинском поселении: «Перед вами колодец: двадцать пять метров в глубину… По краям, вниз по спирали, идут ступеньки: выкопаны вручную… А вот жилище бедуинов… С этими можете сфотографироваться… Еще есть аптека… все эти травы можно ку…».
«Она говорит одно и то же каждый день в течение шести месяцев, – ужасается Марина. – И ни разу не была на море! На прачечную уходит очень много: кругом один песок… Работает с одиннадцати утра до десяти вечера… Ползарплаты идет на квартирку с видом на мусорный бак…»
Я разглядываю бедуинку с почерневшим лицом, спящую рядом с ней козу, сморщенного ребенка, прижатого к груди, курящего трубку бедуина: все кажется нелепым фарсом, дурным театром… и этот их чай из крошечных – для гномов – немытых пиал мы с Мариной не пьем. Назад я везу ее сам – в квадроцикл к Алевтине она уже не садится и только шепчет: «Гамаль пока не приехал…»
…
…единственный нормальный человек в нашей веселой и счастливой семейке – это кот. Шерсть у него как у голубой норки, а морда “сладкая” какая-то – в общем, made с любовью, хоть и in Russia. Кота так и зовут: Коt.
Когда отец заложит за воротник (а закладывает он, вообще-то, не так уж редко – попробуй-ка не закладывай при таком раскладе!) и мама истерично начинает гоняться за ним по квартире, будто Фрекен Бок за Карлсоном, все, кроме кота, шизеют крещендо. Сестра визжит, бабушка охает, дед хватается за ружье и сердце, отец или беспомощно улыбается, разводя большие свои ладони, или преподносит нам всем чудные уроки ненормативной лексики, – последнее зависит от степени его опьянения. Я в это время наблюдаю за котом, возлежащим на пылящемся собрании никому теперь не нужных сочинений признанного классика: толстенные тома в добротных зеленых переплетах служат коту другой стороной баррикад.
– Профессор, блин! Профессор кислых щей ты, вот ты кто! – кричит мама, гоняясь за отцом с полотенцем и периодически попадая скрученной тугой махровостью по его начинающей лысине. – Востоковед хр