Я вновь увидела твою светлую, грустную, обречённую улыбку. И опять вздрогнула, потому что не знала, как остановить тебя и уберечь…
Андрей, когда Эрика спрашивает о тебе, я ей отвечаю, что папа погиб на войне. Сейчас так много войн идёт вокруг, что объяснение не выглядит нелепым. Дочка кивает, уходит в свою комнату, но потом возвращается, И спрашивает: «А папа правда убит?» Она как будто помешалась, позабыла, что видела вас с Артуром мёртвыми. Доченька держала на руках нашего кота, медноглазого «перса» Криса, а вы лежали у её ножек, Я не верю, что Эрика, развитая смышлёная шестилетняя девочка, не запомнила тот кошмарный вечер. Скорее всего, она очень хочет понять, почему так получилось. Потом я ей всё объясню, но сейчас не детский язык сей сюжет не перевести…
Через четыре дня после памятного разговора на Можайском шоссе наступил день нашей «цинковой» свадьбы. Я только что выключила кофеварку и услышала, что ты сильно хлопнул входной дверью. Я не слышала танковой стрельбы, не могла включить телевизор; но ощущала её каждой клеточкой своего тела. Стреляли на Пресне, а страдала я в Кунцево.
Я знала, что ты обязательно должен быть там. Если не в самом Доме, то где-то поблизости. Ведь ты ещё раз навестил «сидельцев», уже без меня. Вернулся молчаливый и умиротворённый, и я чувствовала, что с твоей души упал тяжкий груз. Ты принял последнее и самое важное в своей жизни решение – не финансировать бойню в Москве. Не помогать проходимцам всех мастей руками Президента-самодура расправляться с демократически избранным парламентом…
В ночь на третье октября ты в последний раз спал со мной. Я чувствовала, что этот раз действительно последний. Волновалась тогда больше, чем в первую ношу ночь летом восемьдесят шестого, а ведь тогда я стала женщиной. Ты был, есть и будешь единственным мужчиной в моей жизни. Без клятв, без букетов, без прочих сиропных признаний ты должен понять, что я навеки останусь Дарьей Ходза, твоей вдовой. Ничьей женой и любовницей я никогда не стану, не изменю тебе ни душой, ни телом. И поэтому говорю тебе сейчас – той октябрьской ночью я, двадцатидевятилетняя мать двоих детей, тогда ещё ДВОИХ, в последний раз спала с мужчиной.
Утром тебе позвонили. Торопливо накинув халат, ты ушёл в свой кабинет и долго говорил по телефону. Оказывается, в то утро тебя предупреждали об ответственности за отказ от сотрудничества с властями и работающими на них бандитами. Ты ответил. Что, если сумеют, пусть убивают, но решения своего ты не изменишь. Моя мама, твоя любимая тёща Галина Николаевна Морсунова, утром четвёртого октября уехала на наш скромный участок, полученный ещё моим дедом близ реки Пахры, потому что не могла больше находиться в Москве.