Несколько раз она отодвигала густую соломенно-желтую завесу от лица и подолгу в упор смотрела на меня. Я думала, что она хочет меня попросить поискать у нее в волосах, но она спросила:
— А ты что правда в Ленинграде жила? Я ответила:
— Да, а что?
— Я до войны ездила в Ленинград, у меня там жених был. Он после финской войны демобилизовался и устроился на завод работать. Он там жил в общежитии. Меня он тоже хотел устроить на завод, но мне негде было пожить, пока дадут общежитие. Он думал комнату получить и отправил меня на время домой, а потом снова началась война, он без вести пропал, в самом начале войны. Может, в плен попал, может, еще вернется?
Прошла залога, женщины убрали волосы, завязали платки, мы снова начали бросать картофелины во вспаханные борозды, я вспомнила, как во время войны немцы гнали по нашим деревням советских военнопленных. Они были в совершенно оборванной одежде. Мы, ребята, иногда подбрасывали на дорогу морковины и картофелины, они хватали и ели их, как звери, держа обеими руками, будто боялись, что другие отнимут. И бросали-то мы, наверное, чтобы посмотреть, как они едят. Иногда кто-нибудь из них умирал прямо на дороге, и старосты приказывали их хоронить в наших деревнях. Конечно же, они пропадали без вести, кто же знал, кого хоронили, — ни столбика со звездой не ставили, да и имен их не знали. Насыпали холмики, да и те скоро сравнивались с землей. А тех пленных, которые в Финляндии были, раньше нас на Родину отправили. Говорили, что их, как и нас, изменниками Родины назвали и в тюрьму посадили.
Вечером я пошла к Насте. Она долго говорила про то богатое село Ильинское. В прошлом году они получили по триста граммов зерна на трудодень, грибов и ягод там — собирай сколько не лень.
На стене в большой раме было много маленьких пожелтевших фотокарточек. Она пошла раздувать погасший самовар, я начала рассматривать их.
Настя тихо подошла ко мне, указала на парня в сдвинутой на затылок кепке:
— Вот он, Коля. Помнишь, я тебе про него говорила?
Я кивнула и еще раз посмотрела на фото. Видно, он снимался в солнечный день: глаза его были зажмурены, рот улыбался… Мы сели обратно на лавку.
— Ты знаешь, я жду его… Как только он приедет, мы уедем куда-нибудь отсюда, здесь очень тяжело и скучно, никого нет. А если он не вернется, я одна уеду, завербуюсь на завод или на стройку, как до войны вербовались. Может, еще кого-нибудь найду.
Она замолчала, ее выгоревшие густые брови сошлись на переносице, между бровями у нее получилась глубокая борозда, по обеим сторонам которой образовались две небольшие шишки.