Я встала, все тело одеревенело. Я тихо вышла на крыльцо.
На улице было жарко. Возле крыльца рос куст жасмина, я потрогала листик пальцами, он был шершавый и теплый. Под кустом, зарывшись в песок, напустив желтую пленку на глаза, сидела курица. Деревянные ступени крыльца жарко грели подошвы. Я пошла по твердо утоптанной тропинке к дороге, встала у канавки, обернулась назад. Комок сдавил горло. Я быстро вернулась в коридор, села на прежнее место, пока тот, возле стола, не сказал:
— Иди домой, девочка, мы закрываем учреждение.
Я подошла к нему и спросила:
— Передайте это моей тете, — я показала рукой на ту дверь, куда утром ее провал одноногий. Он взял узелок и скрылся за дверью.
Я вышла на улицу, постояла у крыльца и направилась к базару. Там я положила ладони на серые доски прилавка, они были теплые от дневного солнца. Надо быстро бежать к бабушке, но я не могу…
Я боюсь ее. Она заплачет, я не могу видеть ее лица. Я пошла в сторону вокзала. В зале ожидания было битком набито народу. Я села на пол возле стенки и задремала, но скоро пришел милиционер и начал расталкивать спящих, повторяя: «Спать нельзя, здесь вам не дом отдыха». Я, видимо, что-то видела во сне, потому что сидевшая рядом женщина, толкнув меня в бок, прошипела: «Тише ты, не ори, ноги прибери». Наверное, я во сне толкнула ее. Милиционер ушел, я снова задремала. Теперь вошла, громыхая ведрами, уборщица. Она принялась разбрызгивать воду веником. Люди начали карабкаться с пола. Снова вошел милиционер, распахнул дверь и начал всех выгонять на улицу. От сидения на твердом полу все тело ныло, рот не закрывался — скулы сводило от зевоты, на улице начало лихорадить.
В голове крутились всякие обрывки снов, показалось, что я должна скорее бежать в тот дом. Я пошла в гору. Начало рассветать, поднялся большой оранжевый шар солнца. Я поняла, что еще очень рано и повернула назад. На вокзальных часах было начало шестого. В зале ожидания снова все спали на прежних местах. Я села на пол и тут же задремала. Приснился странный сон, будто за той рябой курицей, которая сидела под кустом жасмина, несся белый петух, и у него было лицо того одноногого, и рука у него была, хотя и маленькая и вся в перьях, но вроде бы человеческая, а в руке он держал пистолет и орал во все горло: «Арестую к е… матери, остановись, курва чертова!». А перья его разлетались по ветру. Петух стрельнул. Я открыла глаза, посмотрела на часы: было около восьми. Снова вошел милиционер. С порога он крикнул:
— А ну давайте, вылезайте на солнышко!
Люди, будто после корабельной качки, шатаясь, начали выходить. У всех были заплывшие глаза, пожелтевшие лица. Возле бака с кипятком образовалась очередь. Но пить кипяток было невозможно без своей посудины — кружка была алюминиевая, да к тому же на цепочке: ни остудить, ни вынести ее было невозможно, а из очереди подгоняли: «А ну, девочка, не задерживай, кружку и ложку свою должна иметь, коль в дорогу собралась». Женщина, которая ночью на меня ворчала, дала мне свою баночку.