— Ты что там делаешь?
— Я живу здесь. Вошла хозяйка.
Все то время, пока тетя разговаривала с хозяйкой, Алик так и просидел тихо под столом. Тетя заметила, как хозяйка бросила ему корку немецкого хлеба. Из гимназии пришел хозяйский сын Митька, швырнул портфель и сел за стол, он с силой лягнул Алика и крикнул:
— Эй ты, Бобик, пошел вон!
Алик выбежал, согнувшись, как затравленный звереныш.
Тетя попросила хозяйку отдать ей Алика. В тот же день она забрала его вещи, уложила их на санки, повезла в Виркино. На следующий день пришла младшая тетя Айно к старшей, они вместе расспрашивали у Алика, как он жил в Гатчине. Но он боялся рассказывать. Тогда старшая тетя сняла с него рубашку, все его тело было в огромных кровоподтеках и ссадинах. Алик прожил у тети несколько недель, но с ним было трудно, он не хотел разговаривать, не хотел выйти на улицу, он стал бояться старую бабушку и вообще был какой-то дикий. Младшая тетя говорила, что должно пройти время, он забудет все, что было, и будет нормальным ребенком, особенно если он научится понимать финский язык и пойдет в школу. Но старшая тетя пошла в Гатчину и устроила Алика в немецкий приют, а все его имущество осталось у нее. Тетя никогда ни разу не навестила Алика и никогда не говорила о нем. После у нас рассказывали, будто все дети там умерли с голоду и от всяких болезней. И еще говорили, будто немцы взорвали весь приют вместе с детьми.
ПОРТРЕТЫ, ЛЮДИ И КАРТИНКИ
Я проснулась от шума моторов и лязга цепей. По деревне опять шли немецкие грузовики. Я хотела выглянуть в окно, но оконное стекло мороз разрисовал пушистыми белыми ветками. Я поскребла ногтем, начала дуть, получилось маленькое круглое окошечко. Пока я скребла и дула, шум немножечко удалился. За окном я увидела такие же, как рисунки на стекле, пушистые, со сверкающими, колючими кристалликами, ветки берез. В комнате было холодно. Я босиком добежала до печки, сунула ноги в теплые валенки, схватила в охапку одежду, накинула на плечи плед и перебежала через морозный коридор на кухню. Было всего лишь половина седьмого, в школу было еще рано, и я забралась погреться на большую печку. Бабушка испекла мне большую лепешку, дала кружку парного молока и запела, я начала подтягивать за ней:
Maa taimi olen sun tarhassaas ja varteen taivaasta luotu [25].
Пришла тетя Айно и сказала:
— Не хватит ли распевать, идем в школу.
Я оделась, побежала за девочками, и мы вместе пошли в Ковшово. Там шумели машины, всюду были слышны громкие голоса немцев, а у нас в школе прозвенел звонок, и начались уроки. Вдруг среди урока к нам в класс вошел немецкий офицер, на нем была черная форма эсэсовца, в руке у него был большой портрет Гитлера. Над доской у нас был крюк, на котором до войны висел портрет Сталина. Офицер взял табурет у нашей учительницы Ольги, повесил портрет на тот же крюк и ушел, не сказав ни слова. Но портрета Сталина я не замечала, он всегда был, не помню, чтобы я его когда-нибудь рассматривала.