Потом она обратилась к классу:
— Вы не имеете права навязывать свое присутствие людям, которые вас не знают и, скорей всего, не хотят знать…
Начался урок, Никкиля что-то говорила о датчанах, которые заполняют все рынки маслом и сыром, о каких-то патентах. Мне было противно и стыдно. Я рассматривала мелкие голубые узоры на матовых окнах, сквозь которые не видна была улица. Вспомнила наших женщин, которые каждое утро группами, с мешками шли в Сусанине на вокзал, чтобы успеть ленинградцам на утро принести молоко, сметану и творог. Домой им надо было успеть вернуться до обеда, чтобы не опоздать на колхозную работу.
Вдруг у моего уха Никкиля тихо спросила:
— Ну, Мирья, как, с датчанами будем конкурировать?
Я посмотрела ей в глаза и сказала:
— Не знаю.
— О чем ты думаешь?
Я ответила:
— А наши женщины без всяких патентов продавали молоко, сметану и творог в Ленинграде.
Она засмеялась и ушла обратно к своему столу.
* * *
Мы разыскали своих деревенских и начали ездить по воскресеньям в гости друг к другу. Сначала мы поехали к тете Мари, они жили километрах в десяти от нас, у помещика: он им выделил маленький уютный домик, а они все работали у него: обе дочери тети Мари, Хельми и Айно — в поле, а дядя Юхо — на конюшне, ухаживал за лошадьми, чинил телеги и всякий инвентарь. Тетя Мари сидела дома с маленьким Володей, варила обеды и вообще делала все, как и раньше дома. Она сказала, что у них все теперь есть, что их хозяин очень хороший, дал им все, что только им надо было. Но потом она грустно добавила:
— Только очень скучно, нет никого из своих, не с кем поговорить.
Тетя пригласила их к нам, но тетя Мари сказала, что это не то. Не забежишь…
— Ведь я прибегала к вам иногда по несколько раз в день. Очень тяжело не видеть своих, — и она уголком головного платка вытирала слезы.
В одно из воскресений приехала к нам племянница старшей тети Ольга, ей было восемнадцать лет. Она жила одна на хуторе у хозяина. Ольга рассказала, что хозяин дал ей деньги и она купила себе все новое. Она казалась какой-то чужой в шляпе, в перчатках. У нее была маленькая сумочка, которую она держала как-то отдельно, на вытянутой руке, как будто боялась запачкать. Перед отъездом она просила тетю разузнать, не найдется ли ей места на заводе, и вдруг ужасно расплакалась. Сквозь рыдания она говорила:
— Он раздевается на кухне догола, когда идет в баню.
Тетя спросила:
— Кто?
— Да хозяин. Я ему как собачка или табурет…
Тетя вытирала ей слезы и обещала поговорить с управляющим завода. А месяца через два пришло приглашение на похороны — Ольга умерла от разрыва сердца.