Может, из-за этой стёртости я плохо помню именно этот допрос. Поразило меня, что Степанов пытался подобраться к разговорам, о которых могли знать три-четыре самых близких человека. Донос? Подслушивающее устройство?
Но и об этом я тоже запрещала себе тогда думать, не разрешала волноваться.
Только на слова Степанова: «подумайте о своей молодой жизни» откликнулась резко:
— Что это значит? Вы что, советуете мне развестись с мужем?
— Я этого не говорю.
— Ну а что Вы хотите сказать? Давайте, договаривайте.
Он смешался и как-то неумело выкручивался. Больше к подобным разговорам в этом доме не возвращались.
Второго следователя звали Василий Фёдорович. Фамилия в памяти не удержалась. Был он старше Степанова, простоват и хитроват. Но то ли к тому времени шок у меня миновал и шла какая-никакая, но всё же жизнь, то ли этот хитрый мужичок всё же был поопределённее, выразительней, как бы то ни было — второй допрос ясно видится мне и сегодня.
Длился он долго. Я уже интуитивно выбрала свою систему защиты. Разговоры не подтверждала. О стихах Толика говорила, что вызваны они протестом против культа личности Сталина. Когда Василий Фёдорович спросил, почему муж так часто пишет о 37-м годе, есть ли в этом личное, погиб ли кто из его родственников, не задумываясь, ответила:
— У него погиб Мандельштам, а у меня Мейерхольд.
Сложнее было с теми стихами, в которых протест против системы уже не нуждался для своего выражения в образе «усатого владыки». Тут я развивала мысль, что поэт не воспроизводит историю человечества, мира, страны — он проходит её вновь. И ошибки, если они бывают, — это закономерность такого пути. Недаром же «трещина мира проходит через сердце поэта».
Когда потом я рассказывала адвокату наш разговор со следователем, он усмехнулся:
— Это что — допрос или симпозиум литературоведов?
Впрочем, и у него и у меня для шуток тогда было мало поводов.
Василий Фёдорович уже не пытался настроить меня на разрыв с Толиком, его задача была обратить мой гнев на друзей, которые не были арестованы, чтобы на них собрать подходящий материал. Надо ли говорить, что вся эта игра мне была понятна с первой минуты.
— Вот этот сказал про Вашего мужа то-то, а Ваш муж про него — ну, хотите — я прочитаю.
— Не надо, Василий Фёдорович, Бог с ними, с этими мужчинами, мы, женщины, не так быстро меняем свои пристрастия.
Второй метод был запугивание. На столе на виду всё время стоял магнитофон. Надо сказать, он действовал на меня: я боялась, что там записаны наши разговоры. Но, даже опасаясь этого, я твёрдо решила говорить: «Монтаж, склейка» и по-прежнему не подтверждать ничего.