Султан Хамид, Кровавый, как его прозвали, как раз распустил парламент в Константинополе и приостановил действие Армянской национальной конституции. Конечно, в Сасоне и Трапезунде люди мало интересовались действиями султана. К сожалению.
Как и сейчас, все армянские мужчины ушли. Некоторые были призваны в армию, но большинство просто пряталось из-за резни в Джели-Гузане. Однажды турецкие солдаты прибыли в Сасон. Они собрали всех женщин и детей и погнали их в лес. Женщины думали, что там они будут в безопасности, и не пытались убежать – до того, как солдаты подожгли лес, а тех, кто не сгорел заживо, расстреляли. Мой отец умер во сне за два года до этого, а матери и сестре не так повезло.
Ануш обняла ноги бабушки, не зная, что и сказать. Она не могла до конца поверить в эту историю. А что, если это только легенда, сочиненная, чтобы пугать армянских детей, тем самым защищая их от злых турок? Эту историю Ануш не слышала раньше, Хандут никогда ничего подобного не рассказывала.
– Ты должна это знать, Ануш. Ты должна понимать, что делаешь!
– Я знаю, что я делаю. Джахан не такой!
– Он турок. И способен на такое, чего ты даже не представляешь!
– Если бы ты знала его так, как я…
– Я молюсь Богу, – женщина закрыла глаза, – чтобы я этого никогда не узнала!
Дневник доктора Чарльза Стюарта
Мушар Трапезунд 8 июня 1915 года
Сегодня в первый раз за все время работы Манон не явилась в больницу. Точнее говоря, она пришла утром и сразу же ушла, что весьма меня встревожило. Раньше такого не случалось – она никогда не отсутствовала на работе, ни из-за болезни, ни по какой-либо иной причине. Я забеспокоился.
Было облегчением узнать, что она вывихнула лодыжку, споткнувшись о швабру, вышла из себя и стала кричать на студентку-медсестру Патиль, которая оставила эту самую швабру на полу. Кроме этого все было в порядке.
Поручив Бедросу и Григору посетить последних пациентов, я пошел проведать Манон. Я впервые шел в ее жилище – домик с двумя комнатами позади диспансера, который изначально предназначался для смотрителя. Я постучал, но мне явно были не рады. Голос Манон четко и недвусмысленно велел мне убираться:
– Allez – vous en!
Проигнорировав приказ, я назвал себя, в ответ – продолжительное молчание. Наконец мне велели открыть дверь и войти.
Внутри было тяжело ориентироваться из-за темноты – шторы были опущены. Как только мои глаза привыкли к полумраку, я заметил Манон, сидящую на диване. Ее нога покоилась на пуфике.
Она велела мне открыть шторы, прежде чем предложила сесть.
В свете, льющемся через запыленное окно, я увидел, что комната чистая и уютная, как я и ожидал, однако казалось, что в ней слишком много вещей, хотя мебели было мало – два кресла, раскладной стол у одной из стен, возле него – одинокий стул. Большой исфахан