От сокровищ моих (Михалевич) - страница 37
На улице осенний холод и подмораживает. Чистый воздух бодрит, лёгкое головокружение, начавшееся сразу после пробуждения, проходит и ей становится легче. Вера Андреевна садится в пустой автобус и едет на вокзал. Вопреки обыкновению, из-за спешки она не прочитала утренние молитвы перед иконой по молитвослову. Теперь молится про себя, благо почти все молитвословия помнит наизусть. Вокруг сплошная тьма, прорезаемая лишь редко стоящими вдоль дороги фонарями и фарами немногочисленных в этот ранний час машин. Электричка до Москвы тоже почти пустая. Совсем не то, что в будни. В рабочий день большая удача найти свободное место. Девяностые годы. Все едут в столицу, кто на работу, кто учиться. Некоторые добираются по четыре и больше часов. Нет работы. Позакрывались заводы, пораспадались совхозы. Куда деться народу? А Москва всех кормит. Вот и трясутся в автобусах и электричках целые компании вчерашних рабочих, инженеров, колхозников, студентов и разной прочей публики, порою настоящих бомжей. И никому нет дела до скромной шестидесятипятилетней пенсионерки. И даже места никто не уступит, потому что все злы и утомлены. Им предстоит тяжёлый рабочий день и долгое возвращение домой. Разве можно в такой обстановке думать о ближнем и быть джентельменом? Теперь каждый за себя, а бабка, хочешь ехать, терпи. Вот за такое массовое оскотинивание особое спасибо либералам-демократам!
Но сейчас вагон свободен и мать засыпает. У неё впереди полтора часа езды. Сон её не спокоен. Снова снится смерть зятя от несчастного случая, похороны, соболезнования сослуживцев, слёзы дочери. Пропавшая было боль в нижней части живота, опять пробуждаетсяся и мучительно напоминает о себе. Вера Андреевна просыпается и тревожно спрашивает сама себя: «Неужели рак? Что будет без меня с Антониной и Андрюшей?» Дочь уволили из музыкальной школы, где она преподавала, и Антонина стала разрисовывать на продажу матрёшки. Она с детства проявляла художественные наклонности. Вот они теперь и пригодились. Пару уроков ей преподала подруга – художница и теперь дочка хорошо с этим делом справляется. Её матрёшки отличаются вкусом и весьма миловидны, но процесс росписи долгий, сложный, требующий сильного напряжения глаз. К тому же приходится дышать парами вонючего лака, до боли разъедающего носоглотку. Антонина рисует, а мать продаёт матрёшек иностранцам на Вернисаже в Москве. Подходит и предлагает товар на хорошем французском языке. Ведь она в прошлой жизни педагог, преподаватель французского. Эти господа иностранцы странные люди. В России они все без исключения ощущают себя богачами. Ведь за матрёшку, на которую Антонина тратит три дня, мать спрашивает всего-то три доллара, за пасхальное яйцо два доллара, а то и один доллар. А они торгуются. В Нью-Йорке два доллара стоит стакан чаю, а этим жмотам жалко дать такую мелочь за настоящее произведение искусства! Причём, особую жадность по наблюдениям Веры Андреевны проявляют французы. Чуть менее жадны итальянцы. Самые щедрые, пожалуй, немцы. Это удивительно. Она испытывает к этой нации известное предубеждение как человек помнящий войну, но именно немцы реже других торгуются. Но щедрость, это так, относительно. Никто, никто из этих беззаботных горланящих господ ни разу хотя бы из жалости не предложил ей, ну хоть немного лишку, ну хоть пятьдесят центов! Эх, вот русские не такие! Будь они на месте покупателей, наверняка бы сказали: «Бери бабуля пятёрку, а сдачи не надо!» Впрочем, бывают и свои похуже всяких иностранцев. На Вернисаже множество людей покупают и продают сувениры и антиквариат. У многих дело поставлено на широкую ногу: целые лотки румяных разрисованных матрёшек, горы деревянных яиц, ложек, шкатулочек и прочего. И некоторые очень неодобрительно смотрят на мелких продавцов, вроде Веры Андреевны. Один мужик недавно подошёл к ней и прошипел: «Уходи старуха! Мы за место отстёгиваем, а ты тут под ногами шныряешь, отбиваешь покупателей. Проваливай, а то смотри у меня, убью!» Она повернулась и пошла на него: «Ты грозишь мне? Чем? Убить хочешь? Ну, на, убей!» Продавец попятился, а она стояла и смотрела, пока он не отошёл. За выходной день раз в неделю ей удаётся заработать 6–8 долларов и на эти деньги, да ещё на пенсию Веры Андреевны семья и живёт. Когда продажа складывается удачно и удаётся немного заработать, бабушка покупает в московском магазине какое-нибудь лакомство для внука, банан или рахат-лукум. У Андрейки тогда от радости округляются глаза, и он заливается счастливым смехом. Сердце бабушки тает, и она начинает с нежностью думать о своём любимце. Как то он будет без неё? Вырастет ли добрым, умным и смелым, защитником и помощником матери? «Пресвятая Богородица! Не остави дщерь мою и моего мальчика!» – молится Вера Андреевна. Кажется, Андрейка проявляет хорошие задатки. Бабушка вспоминает, как несколько лет назад, когда внуку было всего три года, сосед по лестничной площадке затеял скандал по поводу уборки подъезда и грубо наорал на них. Андрейка подошел к соседу сзади, хлопнул его по «мадам сижу» и изрёк: «Не смей кичать на бабуску и маму!» Вот такой клоп, а уже защитник!