К тому же автор, вероятно, рассчитывал сыграть на внимании, которое оказывается в редакциях да и вообще во всех учреждениях письмам.
Перечитав их еще раз, Басков понял, что не отступится, пока не увидит автора. Что-то было задето в самой глубине его существа.
Кто он, этот аноним? Чем занимается? Как живет? Судя по стилю, ему привычнее держать авторучку, чем рукоятки токарного станка или баранку грузовика.
Что водило его пером? Бессильная злоба? Желчь злопыхательства? Или какая-то обида, переродившаяся в слепую ненависть? Ясно одно: это, конечно, не агент какой-то разведслужбы, агенты так не действуют. Это скорей всего полуфабрикат, но если такая личность вдруг попадет в чужие руки, она может превратиться в активного врага.
Генерал поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер капитана Краснова.
— Зайдите ко мне…
Тут по устоявшемуся правилу — или штампу? — следует сказать: генерал неспроста вызвал именно капитана Краснова. Надо сказать, что, мол, Краснов был как раз тем человеком, который более других подходил для данного случая. Ничего не поделаешь, мы так и поступим, ибо так оно и было, именно Игорь Краснов, как никто другой, годился для розыска анонима и для работы с ним.
Путь Краснова в органы госбезопасности был если и не типичным, то очень простым. Окончив восемь лет назад юридический факультет, он полгода служил помощником районного прокурора, потом три года работал в угрозыске, тогда и в партию вступил. Когда ему предложили перейти в управление КГБ, он высказал совершенно искреннее сомнение: мол, справлюсь ли? — потому что считал все связанное с работой чекистов категорией какого-то высшего порядка, до которой он еще не дорос. Но беседовавший с ним человек напомнил, что, во-первых, в практике Краснова уже было два случая, которые по своим особенностям потребовали тесного контакта с чекистами, а во-вторых, чекистский опыт — дело наживное. Главное — в чертах личности. «Я не буду эти черты перечислять, потому что не люблю громких слов, — сказал тот человек. — Но, как нам кажется, вы, Игорь Иванович, ими обладаете. Поэтому не терзайтесь сомнениями». Краснов согласился, но все-таки не без сомнений.
Вообще-то он был, как говорится, не робкого десятка, иначе бы ему в угрозыске не удержаться. Более того, на его счету числилось там несколько дел, которые по зубам только очень решительным и смелым людям. Он стал самым заправским оперработником. За три года Краснов сделался даже несколько развязнее в общении, а в его обиходной речи проскакивали кое-какие словечки из специфического лексикона тех, кому он при аресте надевал наручники. Все это Краснов с удивлением замечал за собою и вел с этим борьбу, не всегда, правда, успешную, однако твердо знал, что избавится от шелухи. Склонный к самоанализу, он понимал, что начал поддаваться чисто внешнему влиянию своих малосимпатичных «подопечных» лишь по молодости лет. Но все же испытывал недовольство собою, особенно когда в разговоре с обычными, честными людьми у него с языка непроизвольно срывалось что-нибудь вроде «залепухи» или «поканали». Бреясь перед зеркалом, он иной раз ловил в выражении своего лица нечто неуловимо чуждое тому, что он привык видеть до поступления в угрозыск, — сдвинутые брови, кривую складку в углу рта. И чтобы все это разгладить, он в такие дни старался вспомнить себя совсем молоденьким, когда уезжал учиться из родного села, вспоминал, как в сопровождении заплаканной мамы перед тем, как идти на станцию, ходил прощаться с отцом в его авторемонтную мастерскую.