— А легко-то как! Во спасибо, хап — и нету!
Мужики ржут — концерт бесплатный. Тятя и вправду раньше вроде забавы был. По-своему его любили.
Трактор гудел, и лошадь, на которой приехал Тятя, косила глазом, пятилась. На телеге стояли две бочки с горючим, лагушок с водой и лежал потрепанный брезентовый мешок с кое-какими запчастями. Сюда же побросали свои узелки с харчишками и запасной одежонкой.
Тятя все улыбался, довольный сделанным делом.
— Чего ощерился! — прикрикнула Нюрка. — Садись давай, поехали!
— Поехали, поехали, — засуетился Тятя. — Нам хап — и готово!
Забрался на передок, понужнул вожжами лошадь (она все не переставала коситься на трактор), и колеса телеги застукали по неровному двору МТС. Серафима, крепко обжимая ладонями руль, прямая, обогнала их и, не поворачивая головы, крикнула:
— Вы тут не мешкайте. Чтобы быстро!
— У, холера, и эта строжится, — бормотала Нюрка себе под нос и болтала ногами, свесив их с телеги.
Поля, мимо которых ехали, были убраны, виднелись только скирды, да сквозь щетину жнивья пробивалась кое-где, зеленея, отава — последняя, осенняя трава. Осыпались, пустели колки, и солнце пронизывало их насквозь, высвечивая каждую ветку, каждый плавно скользящий в безветрии лист.
Стояла такая благодать кругом, что Нюрка закрыла глаза, притихла и тут же разозлилась. Стала подковыривать Тятю:
— Ну, нашел учительницу?
— Не-а.
— Плохо ищешь.
— He-а, я найду, хап — и готово.
— Слышь, Тятя, а меня в жены возьмешь?
— Не, ты своя, деревенская. Мне учительницу надо.
— Ну и что, чем я хуже? — Нюрка подалась к нему, поглаживая груди. — На, бери.
— Не, я боюсь.
Тятя вжал голову в плечи и пригнулся, боясь оглядываться назад. А Нюрка хохотала до икоты и болтала ногами. Запела потом:
Хаз-Булат удалой,
Бедна сакля твоя…
Оборвала песню, опять закрыла глаза и замолкла.
Скрип-скрип, скрип-скрип — крутились колеса, напрягалась лошадь, тащила телегу, пригибая голову вниз, к земле. Солнце падало, и все дальше, по полю, по жнивью, по отаве, тянулись ломаные тени колков. Невдалеке виднелось облако пыли, впереди него ехала на тракторе Серафима, все так же прямо сидела за рулем, даже не оглядывалась, наскакивал иногда ветерок, доносил треск мотора.
И так все дальше. Впереди — трактор, сзади — лошадь, железные и деревянные колеса мяли сухую, сыпучую землю. Когда поползли на дорогу сумерки, показался Дальний клин, вбитый глубоко в бор. Земля эта, на которой пахали и сеяли, действительно напоминала клин, острие которого рассекало сосны до небольшого лога. Они стояли, как на подбор, высокие, кряжистые, обметанные понизу мелким кустарником. Дальше густо закрывал землю посохший уже рыжеватый папоротник.