— Позвольте полюбопытствовать — где вы обрели так много житейской мудрости? По возрасту совсем молоды, а по поступкам и манерам — будто век прожили!
— Не думал я никогда об этом, Владимир Игнатьевич, да и мудрость мою вы явно преувеличиваете. Просто… Бог его знает! Живу и живу и над философскими вопросами не задумываюсь — не люблю я философских вопросов, честное слово!
— Вы странный человек, поручик, у нас в России каждый второй непременно философ. Даже пьяница в кабаке и тот свою философию выстраивает — по какой причине он пьет. Просто так ему пить неинтересно.
Речицкий засмеялся, взял бутылку коньяка и, разливая, попросил:
— Ну что же, выстраивайте свою философию, Владимир Игнатьевич. Иначе у нас обыденная выпивка получается. Говорите тост.
— Нет уж, увольте, обойдемся без высокопарных слов, выпьем молча.
Они выпили, и оба, не разговаривая, долго смотрели в окно, за которым по-прежнему тянулось и тянулось снежное поле.
Пошли уже вторые сутки, как Речицкий и Гиацинтов с Федором выехали из Москвы. Впереди их ждал неведомый Никольск и полная неизвестность. Где и каким образом искать Забелина, они не знали, и даже первоначального плана действий у них не имелось. Правда, Сокольников снабдил письмом от Союза русского народа, адресованным некоему Скорнякову, возглавлявшему местное отделение в Никольске, но Гиацинтов и Речицкий мало надеялись на это письмо, потому что ясно осознавали — розыск им придется вести самим, ни на кого не полагаясь. Больше надеялись на предписание из Скобелевского комитета, которое смог себе выхлопотать Речицкий. Согласно этому предписанию поручик направлялся для сбора статистических данных и выяснения нужд увечных воинов, а это значило, что он имел возможность входить в различные учреждения, в первую очередь в городскую управу. Но и это обстоятельство, если задуматься, тоже не сулило им особого успеха.
Однако никакого уныния они не испытывали, более того, коротая длинную дорогу за разговорами, начинали проникаться симпатией и доверием друг к другу, и оба были твердо уверены, что с делом, которое им поручили, без сомнения, справятся.
Федор, почти не слезая со своей полки, к их разговорам не прислушивался и занимался двумя делами: либо спал, либо лежал с закрытыми глазами и тихонько, едва слышно, тянул длинную-длинную мелодию, представляя себе, что едет не на грохочущем железном поезде, а на нартах; едет по знакомой тайге, и олешки, взметая снег быстрыми ногами, раскидывают в морозном воздухе клубочки пара…
В Никольск московский поезд прибыл, нарушив расписание всего лишь на полтора часа. Стоял зимний полдень, скрипел мороз, невысокое солнце красило вокзал, паровоз и вагоны розовыми отблесками, вспыхивало на стеклах. Дышалось, несмотря на холод, необыкновенно легко. Прибывших пассажиров сразу же окружили извозчики, наперебой стали зазывать, каждый в свою кошевку; Гиацинтов и Речицкий остановили выбор на молодом расторопном парне, который обещал устроить в самые лучшие номера, какие имеются в городе, а еще обещал господам приезжим исполнить любые желания, если таковые появятся. Схватил чемоданы и поспешил, не забывая оглядываться, на привокзальную площадь.