Чтобы, выворачивая на очередной виток, сама жизнь стремилась к наивысшему пределу счастья. И никогда не могла достигнуть того предела, потому что всякий народившийся человек обустраивает себя на земле по-особому — в преломлении собственного по-особому устроенного зрения.
Внутренне Степан еще барахтался, пытаясь примириться с происходящими в дочери переменами. Но и его сил недоставало, и он слабел становой жилой. И к нему подступало равнодушие. И ему все больше хотелось махнуть рукой, чем как бы сказать, мол, ну вас всех… Живите как хотите…
А время шло. Зима сменилась весной, потом и летом. И новая зима пришла, которая опять же сменилась теплом. И новое тепло стало истончаться, перетекая в слякотную осень, а затем и в зимние холода. Круговорот в природе свершился еще раз, затем еще.
Дочь Любаша отдалялась от отца окончательно, а он, уже будучи на пенсии, стал чаще захаживать на нижний склад, куда свозилась заготовленная древесина, на русло реки, где складировался лес для весеннего сплава, время от времени стал выбираться с мужиками в лесосеку.
Все это вроде бы ему было ни к чему, но не сиделось и дома. Будто зов какой слышал внутри себя и мерещилось кругом неправедное, во что хотелось вмешаться, попридержать железную машину необратимого вспять времени.
Между тем жизнь не стояла на месте. Люба вышла на последний курс института, Вовка — на предпоследний.
Приезжала домой Люба — и мимо его, отца. Являлся Володька, и тот куда-нибудь, но чаще — в тайгу.
Подрастал и младшенький — Витька. Шнырял по тайге и то ягод наберет да потом сбудет, то живицу подрядится собирать и прибыток — в копилку. Отцу с матерью хвастал, что через год-два купит себе «жигуленка».
— Сопли подбери, — снисходительно скажет Степан.
— У меня их нету, — шмыгнет носом Витька. — Сопли побегут у других, ежели дам кому по сопатке.
— Эт кому же? — вмешивалась Татьяна. — В тюрьму хочешь, паршивец?
— Я так дам, что ни одна экспертиза не докажет, что это я дал, — нагло отвечал «паршивец».
— Ой, люшеньки, вот молодежь пошла. Ты ей слово, она тебе — десять.
— Ты бы хоть ремень взял в руки, — обращалась к мужу. — А то, глядишь, и на родителей руку подымут.
— На вас я руку не собираюсь поднимать, — резонно отвечал Витька. — Кто тогда кормить меня будет? Кто учить будет?
— Ишь ты, — удивлялся Степан. — Правильно рассуждат. Мы нужны тока для обслуги, как дармовые работники.
Для порядка хлопал сына по затылку, тот втягивал голову в плечи и нырял за дверь.
Нет, думал Степан. Что-то и впрямь необратимое происходит в мире. Меняются люди, грубее и проще становятся взаимоотношения между близкими, наперед выходит материальный интерес.