Месса закончилась, и народ, встав с колен, начал тесниться поближе ко входу в церковь. Виола помогла мужу подняться, и вместе они двинулись в обратный путь.
Она давно не ощущала такой легкости — целую вечность. Что было причиной тому — пасхальная ли служба или первые знаки пробуждающейся природы, которые по пути обратно в лачугу Виола почувствовала необычайно отчетливо.
— Скоро весна, — сказала она, подняв голову к чистому глубоко–синему небу. Словно опровергая ее слова, с ними в морозный воздух вырвался легкий пар ее дыхания.
Муж искоса внимательно взглянул на нее, откинувшую голову назад, чтобы полнее вдохнуть холодный, но уже пахнущий весной воздух.
Повернув голову, Виола поймала его взгляд и улыбнулась. Он тоже улыбнулся в ответ, но то была другая улыбка, не такая, какой он улыбался Джанино. Эта улыбка была как отражение, зеркало, возвращавшее Виоле ее веселье, но не разделявшее его. И все же Виола знала — когда–нибудь она заставит его улыбнуться ей по–настоящему.
— На Пасху никто не работает, — заметила Виола, увидев, что муж усаживается за гончарный круг.
Он ничего не ответил.
Некоторое время, сидя за столом и подпирая щеки руками, она следила за тем, как глина обретает очертания горшков для масла, мисок, кувшинов. Виола думала о том, что, если им удастся обзавестись печью, дела пойдут лучше. Форму кувшинов можно изменить, сделав более изысканной, но чтобы оживить торговлю такими простыми по форме предметами как миски или горшки требовалось что–то иное. Но что?
Ответ пришел к Виоле неожиданно и был прост как все гениальное. Ярко–красная полоска, прочертившая рыжеватую глину, вертящуюся на гончарном круге, освободила Виолу от раздумий — посуду можно раскрашивать!
— Гвидо, — позвала она, спеша поделиться своей мыслью.
Заметив полоску на глине, он убрал руки с круга и одну из них поднес к лицу. Перепачканные в глине пальцы окрасились в красный цвет, когда он вытер верхнюю губу.
— Опять, — неверяще простонала Виола. Она вскочила и, отвязав передник, быстро смочила его в холодной воде.
Принимая мокрую сложенную ткань из ее рук, он с сожалением заметил:
— Прости, я запачкал рубашку.
Виола посмотрела на свежие пятна крови, гроздью рассыпавшиеся по новому холсту.
— Господи, ну какой же ты твердолобый, — в сердцах вырвалось у нее. — Сегодня праздник. Почему нельзя было просто отдохнуть?
Она сердилась, но понимала, что на самом деле потоком слов пытается справиться со страхом, почти паникой, охватившими ее. Чем еще можно было объяснить фразу о том, что Бог покарал его за работу в Пасхальный вечер или нелепое слово «твердолобый»? И где она успела набраться такой глупости?