банкета. Только вот я чувствую облегчение или расстройство?
Машин на стоянке почти нет, здание, судя по всему, пока не используется. Мы заходим в
лифт, и Шон прикладывает к панели магнитный ключ. Кнопки отсутствуют. Обалдеть, это куда
ж мы едем-то? Остается только удивляться. Наконец, двери лифта открываются, и мы входим в
круглое абсолютно пустое громадное помещение с отштукатуренными стенами и полной
панорамой на Сидней. Отсюда видно воду. Красота!
— Где мы, Шон?
— В будущем офисе Бабочек.
— Серьезно? — у меня на лице появляется совершенно идиотическая счастливая улыбка.
Шон, однако, моим эмоциональным состоянием не интересуется, он плюхается на пол и достает
из кармана сложенный лист. Разворачивает. И я вижу чертеж. Присаживаюсь рядом. На мне
спортивные бриджи и старый растянутый топик, волосы кое-как убраны наверх эластичной
лентой. Вряд ли стоит расстраиваться, если на этом великолепии останется строительная пыль.
— Основное помещение, — сообщает мне Шон. Присматриваюсь к чертежу
повнимательнее. В центре суперкомпьютер, а по кругу — столы хакеров. — Я невольно
улыбаюсь. — Стены будут круглыми, без окон, чтобы машина была в безопасности. А тут
будет мой кабинет, — гордо объявляет он, тыкая пальцем в сектор схемы. — Конференц-зал.
Уголок отдыха с кофе.
У меня к горлу подступают слезы. Это всего лишь офис, а ощущение такое, будто он дом
для меня строит. Ничего не могу с собой поделать: мне хочется плакать оттого, что это
неправда. И мысли о Брюсе совсем не помогают. Как же такое могло случиться? Когда?
— Здесь потрясающе, — хрипло произношу я. — Это хорошо, что Бабочки теперь не три
кубометра воздуха и моток оптоволоконного провода.
— И, тем не менее, очень опасно. Бабочки не просто так не собираются в одном мест. И
все, на что я делаю ставку, заключается в изолированности Австралии от остального мира. Но
ощущение единства и надежности нам теперь необходимо. То, что сделали с нами власти… —
и он замолкает, отворачивается к окну. Сколько бы я не смотрела туда же, его призраков я там
не вижу.
— Расскажешь? — не сдержавшись, спрашиваю я. Он не поворачивается ко мне, но
отвечает согласием.
— Тот день, когда меня впервые арестовали, стал всего лишь началом целой череды
приводов. Когда они взяли меня впервые, у них не было ничего. А я сам вырыл себе могилу—
ты исчезла. Меня допрашивали. Раз за разом. Я могу повторить все, что говорил агентам, не
просыпаясь. А еще они мешали мне искать тебя. Приходилось действовать тайно, временами