Только мое осознанное мышление по-прежнему отказывается дать ответ на простой вопрос: где я?
Вот и скала. Я без сил падаю с той стороны, где на песке — узкая полоска тени. Здесь не так ужасно, но все равно мучительно жарко, все тело горит от солнечных ожогов. Есть объяснение, которое дает ответы на все вопросы, кроме одного, — я в аду. Но если так — то за что? Чем я заслужил это?
Проматываю в голове картины из прошлой жизни. Вот я охочусь на кабана — просто я хочу есть. Скотобойня… Я пошел туда не только чтоб заработать, но и чтобы проверить свою силу. Но свиней убили бы так и так, и не всегда деревянный молот дарил им мгновенную смерть, а я неизменно убивал их с первой попытки. Вот я путешествую в горах, дерусь с медведем и получаю от него шрам на всю жизнь, но не я напал на него. Моя работа в Токио? Я никогда в жизни не нарушил святой принцип карате — не применять свою силу против другого человека иначе чем для защиты себя и других. Я никогда не проявлял жестокости. Жесткость — да, ровно столько, сколько было нужно, но никогда ни с кем не поступил излишне жестоко. Весь мой путь был примером того, чему я учил своих учеников. Я никогда не отнял человеческую жизнь хотя мне пару раз выпадали и возможности, и достаточные моральные причины для этого, и юридические основания, — но я ни разу не нанес смертельного удара другому человеку.
Так за что я здесь? Не брал чужого, уважал и чтил ками,[1] поклонялся духам павших в храме Ясукуни, всю свою жизнь жил как воин и умер как воин, защищая других. Разве не за служил я места в храме Ясукуни? Или хотя бы просто тихого местечка среди других ками?
Никто не ответил мне. Что ж, я снова, как тогда в Токио, один-одинешенек во враждебном окружении, мне не привыкать. Правда, там это были разъяренные бунтовщики, с которыми я мог справиться. Здесь это солнце и жара — противники, для кулака неуязвимые и недостижимые.
Ладно, надо встать и идти дальше. Даже если я мертв и смерть мне уже не грозит — валяться на этой жаре бесконечность не вариант. Надо что-то делать, я пока не знаю, что именно, но не собираюсь сдаваться.
Я никогда не сдавался при жизни, не сдамся и после смерти.
С трудом поднимаюсь и иду вдоль скалы, стараясь держаться в тени. В голове шум, ноги слушаются с трудом, но я иду. У меня выбора-то нет, надо идти. Если повезет — найду место, где смогу забраться повыше и осмотреться.
Но прямо за небольшим выступом меня ждал сюрприз: в скале зияла чернота пещеры. Проем — три метра в высоту, четыре в ширину. Прямо подарок, внутри наверняка будет не только полная тень, но, должно быть, и чуточку прохлады. Все относительно, конечно, плюс сорок — это пекло страшное, но, когда находишься на солнцепеке в пятьдесят, — сорок по Цельсию все равно что райский уголок.