Но тут я вспомнил.
Тело свело судорогой, я покачнулся, как будто вдруг потерял равновесие, и мир вдруг накренился.
Стакан выскользнул из рук, я потянулся за другим и налил себе вина, чтобы набраться смелости перед встречей с врагом, Катрин. Кто-то сделал громче музыку. Я притаился за тихо гудящим холодильником, начал высматривать ее. Тут я был в относительной безопасности — через арку, ведущую на кухню, гостиная просматривалась отлично, разве что какому-нибудь придурку вроде меня придет в голову залезть в холодильник за пивом, но это вряд ли, потому что МакДара, богатенький ублюдок, выставил целую ванну шампанского со льдом, чтобы показать всем, какой он щедрый, как ему безразличны деньги.
Увидел Катрин. Она пересекла комнату. Бледна и собранна, как всегда, хотя за всей этой кельтской невозмутимостью чувствуется какое-то безумство. Сердце заколотилось, как перед боем. Сделал еще один глоток вина, дождался, пока его огонь доберется до головы, и браво шагнул в гостиную. Она как раз отвернулась от одного из гостей, но на меня даже не посмотрела.
— Катрин, — позвал я, но слишком тихо. Она упорно не замечала меня.
Посмотрел на Лелию, залюбовался ее такими знакомыми и такими прекрасными чертами. Она лучше всех их, вместе взятых. Двинулся к ней, но Катрин пошла в том же направлении с таким видом, будто собирается начать с ней разговор. «Нет!» — в ужасе захотелось мне крикнуть, визгливо, по-бабски. На долю секунды я замер в растерянности, но когда Катрин уже подходила к Лелии, кинулся вперед и вклинился между ними, оттирая Катрин плечом. Она свернула, не произнося ни слова.
— Дорогая, — задыхаясь, сказал я.
— Что ты делаешь? — тихо засмеялась Лелия.
Я взял ее руками за плечи и развернул к себе. Она удивилась. Катрин покрутила регулятор силы света, и в комнате стало темнее. В эту секунду раздался звонок в дверь. Из коридора донеслись радостные крики. Я поцеловал Лелию в щеку, и прикосновение губами к гладкому и мягкому кусочку плоти вдруг показалось неприятным, хоть это и было самым обычным нашим приветствием, за которым обычно следовал легкий поцелуй в губы. Я почувствовал себя, как жестокий отец из старых романов. Повернул к себе ее лицо и снова поцеловал. Ее губы не пошевелились.
— Люблю тебя, — произнес я.
Ее прекрасные печальные глаза не выдали ни капли эмоций, но я знал, что за этим скрывается. Я доставил боль и обидел человека, которого больше всего на свете хотел защитить.
— Слушай, я правда тебя люблю, — повторил я, делая вид, что начинаю сердиться, и зарылся носом в ее упругие пышные волосы.