— Я беременна, — сообщила она.
Я словно полетел вниз с высоченной стены, обламывая ветки деревьев, обрывая листья, мелькнуло небо, картинки из прошлой жизни.
— Ты уверена? — спросил я. Услышал себя со стороны: машинальная и неуместная реакция. — То есть я хотел сказать…
Слишком поздно. Слезы застлали ей глаза, она отвернулась.
— Да, я уверена, — сказала она так медленно, что по телу побежали мурашки.
Когда она пускала в ход этот свой голос, я уже ничего не мог поделать.
— О Лелия! — я стал целовать ее в шею, в щеку, чувствуя себя слюнявым псом, подлизывающимся к хозяину, но она упорно отказывалась повернуться. — Милая, — говорил я. — О, это… Здорово, ты такой молодец, ты такая красивая. У нас будет ребенок!
Ужасно захотелось, чтобы время остановилось, чтобы можно было отмотать свою жизнь на несколько минут назад. Ведь это возможно! Наверняка даже до смешного просто. Ведь мне всего-то и нужно вернуться в тот морозный воздух, в тот шум проносящихся мимо автомобилей, в то время, когда я спешил домой с сигаретой в зубах и вкусом «Саличе Салентино» во рту, когда самыми важными вещами в мире для меня были лучший друг на краю совершения интересной ошибки, работа над книгой, любовь к женщине. Я и она. Квартира в Блумсбери. Последний оплот нашей юности. Неужели все позади?
Это стремнина, подумалось мне. Стремнина. Мне никогда не приходилось плавать по горным порожистым рекам. В детстве я ходил под парусом, и мне всегда было интересно, каково это — сплавляться по бурной реке со стремнинами и порогами. Точно так же, когда я уже жил на Мекленбур-сквер, когда одно время года сменялось другим, от запаха земли и листьев моя душа требовала свободы, хотелось валяться на земле, залезть на дерево, но только не сидеть в Лондоне, наблюдая, как тонкой струйкой утекает жизнь.
— Я-то думала, ты обрадуешься, — произнесла Лелия. Она неподвижно сидела у меня на коленях.
— Я рад! — сказал я, но слова прозвучали сухо и неестественно. Попробовал еще раз. Осекся. Что-то было с голосом.
— Я так хотела… Так хотела позвонить тебе. Потом решила не звонить, потому что сомневалась. У меня было такое чувство… ужасное чувство, что ты будешь не рад.
— Но я рад, рад! — принялся убеждать ее я. — Я же люблю тебя. Пожалуйста, дорогая, посмотри на меня.
Я представил, каким я буду. Папашка в старом свитере. Рассеянный сутулый старый дурень, который строит из себя идиота, чтобы остальным было веселее жить, которого посылают в гараж чинить сломанный мотоцикл, пока жена звонит подругам по телефону, чтобы поговорить про школьный родительский комитет. Стало противно. Я разозлился то ли на себя, то ли на весь белый свет. Мне до сих пор казалось, что мы только что получили дипломы, что мы просто смеха ради делаем вид, что живем в своих домах, и что со временем добьемся оглушительного успеха. Другой моей части уже все обрыдло и было смертельно скучно.