Мы болтали с Лелией до самой ночи, когда благодаря темноте самые потаенные мысли обретали словесную форму, а почти не поддающиеся выражению чувства сперва робко проклевывались, а потом, распознанные, извлекались наружу на обоюдное обсуждение. Наши разговоры тогда казались чем-то волшебным, легко продолжались до самого утра. Разговаривать с ней было все равно что разговаривать с самим собой в улучшенном варианте: наши мысли сливались в контрапункте, и секс становился необязательным, кровосмесительным, требующим слишком больших затрат энергии занятием. А потом, лишенные секса, мы на какое-то время становились раздражительными, замкнутыми, начинали спорить и не понимать друг друга; общение превращалось в минное поле, воздух наполнялся страданием. Это длилось до тех пор, пока в ее последовавшей неуступчивости мне не начинали видеться старые меченые богини, на которых я когда-то тратил мужскую силу, и чувство страха и незащищенности пробуждало во мне непреодолимое желание.
В тот вечер, вымучив один параграф с несколькими примечаниями, чтобы ублажить совесть, я пошел к Лелии. Взял ее за ягодицу, шлепнул, сказал, что хочу ее раскормить, и потянулся за ключами от машины. Старушка икнула мотором и, задрожав, ожила, и мы поехали в кафе-мороженое «Марин Айсез» есть разноцветные холодные шарики под мигающими фонариками рождественских гирлянд.
— Возьми себе с манго и дашь мне попробовать, — предложил я.
Губы Лелии слегка приоткрылись.
У меня возникло ощущение, что кто-то на меня смотрит с нижнего яруса ресторана.
— Возьми себе сам, — ответила она.
— Я хочу твое.
Повернулся. Нет, за мной никто не следил. Там сидела лишь пара, занятая пиццей, да девушка, уткнувшаяся в книгу.
— Я подумаю, — сказала Лелия.
Вот это моя Лелия. Пылкое создание, непостоянное, беспокойное, но в то же время бесконечно доброе. Вдобавок она еще и бескорыстна, хотя всегда с негодованием и совершенно искренне отрицает это. Иногда, когда ей не удается соответствовать собственному уровню, она впадает в глубокую тоску, начинает беспощадно корить себя и требует, чтобы я присоединился к ней и помог выяснить причину такого падения. От этого мне иногда хочется биться головой об стену. Но потом все проходит, и она снова становится самой собой: великолепная, упрямая, общительная; яркая и болтливая путеводная звезда, втайне обожающая моду, с кожей цвета молока с медом и глазами — двумя ярко-коричневыми лунами. Она заставляет меня смеяться и забыть обо всем.
Лелия от рождения была умной и беспокойной. Единственный ребенок в семье, она всегда была готова бороться за свое счастье. Отец ее, индиец, ныне покойный, был врачом, а мать, англичанка, работала в школе ассистентом учителя. Какой путь прошла моя Лелия от скромного детства к тому, чем стала сегодня: опрятная девушка — «синий чулок» из Северного Лондона, работающая по распределению от дневной школы для девочек, со строгими представлениями о морали. Она красива, хотя сама об этом догадывается лишь иногда, потому что за красотой этой стоит коренастая толстая девочка в очках и заношенной одежде, которой была когда-то моя любимая с фигурой скрипки. Я был свидетелем расцвета ее красоты: под конец третьего десятка и с началом четвертого глаза и обвод скул у нее начали менять форму, отчего лицо ее облагораживалось.