В тот вечер я пошел на Марчмонт-стрит купить крючков и увидел ее, точнее, ее затылок. Каштановые волосы были распущены и ниспадали на плечи. Изящная маленькая спинка, затянутая в макинтош. Она быстро шла по другой стороне улицы, тускло освещенной оранжевым светом. Мое сердце затрепетало. Дыхание в ту же секунду сбилось, отчего окликнуть ее сразу не удалось. Между нами проехало такси, на секунду заслонив ее от меня.
— Сильвия! — крикнул я. Она приостановилась, слегка повернула голову, потом пошла дальше той же стремительной походкой.
— Сильвия! — еще раз крикнул я, на этот раз громче, но она продолжала идти, словно не услышала моего крика. Зашла за угол, я бросился следом за ней, но почти сразу остановился. Что я делаю? По инерции прошел еще, услышал звук собственных шагов и остановился окончательно. Сердце билось неровно. Что ты творишь, придурок, идиот? — заговорил во мне внутренний голос. Я стоял в растерянности перед окнами прачечной, не зная, что делать дальше. Увидел свое отражение в стекле: набыченный сумасшедший, замерший в карикатурной позе. Что это на меня нашло? Я развернулся и двинулся быстрым шагом, иногда сбиваясь на рысцу и глубоко дыша, по направлению к Мекленбур-сквер.
Дверь квартиры была закрыта всего на один замок, но внутри было тихо. Я понял, что Лелия спит. Попытался привести в норму дыхание, хотя все еще чувствовал себя как лунатик. Я отогнал мысли о Сильвии Лавинь. Отгородил от них свой разум, как небо, которое скрывает себя под одеялом облаков, собрался с духом и посмотрел по сторонам. Радиатор мерно гудел. Рядом с чайником несколько небольших пакетов, схваченных наверху пластмассовыми зажимами (есть у Лелии такая привычка): имбирь в сахаре, имбирные орешки, имбирный чай, печенье «Рич Ти». Каждый пакет был распечатан, потом аккуратно закрыт. Все это было куплено Лелией, чтобы отгонять приступы тошноты. Она сходила в магазин одна. Одна… и, как я с горечью понял, страдая от одиночества. Это я должен был купить ей все это или, по крайней мере, сходить с ней в магазин. Мне же это даже не приходило в голову. Я — свинья, настоящая эгоистичная свинья, которой, чтобы вспомнить об отвращении, нужно окунуться головой в выгребную яму.
Но тут я вспомнил, как она стала смотреть на меня с того дня, когда узнала, что беременна. Это ее выражение я называл «Мадонна в скалах»[25]: одухотворенное лицо мученика, глядя на которое преисполняешься неимоверным чувством вины. Это выражение заставляло меня затыкать подальше свои чувства и желания и мчаться в магазин за какими-нибудь напитками или никому не нужными подушечками. Ее реакция на беременность меня втайне раздражала.