Французские контакты ее еще предстоит изучить. Но известно, что в некоторых «литературных домах» Парижа Марина Ивановна бывала — и чаще всего разочаровывалась. «Скучно с французами! — читаем в ее письме, написанном в 1930 году к Саломее Гальперн. — А может быть, с литературными французами... Разговоры о Бальзаке, о Прусте, о Флобере. Все знают, все понимают и ничего не могут (последний смогший и изнемогший — Пруст)». Еще более горько о том же — в письме к Тесковой: «Париж мне душевно ничего не дал. Знаете, как здесь общаются? Гостиные, много народу, частные разговоры с соседом — всегда случайным, иногда увлекательная беседа и — прощай навсегда. Так у меня было много раз, потом перестала ходить (нишу о французах). Чувство, что всякий знает и понимает, но занят целиком собой, в литературном кругу (о котором пишу) — своей очередной книгой. Чувство, что для (неразб.) тебя места нет. Так я недавно целый вечер пробеседовала с Alain Gerbault, знаменитым одиноким путешественником... И — что же? Да то, что самая увлекательная, самая как будто — душевная беседа француза ни к чему не обязывает. Безответственно и беспоследственно. Так, как говорит со мной, говорит с любым, я только подставное лицо, до которого ему никакого дела нет. Французу дело до себя. Это у них называется искусством общения...»
Несмотря на неудачу с публикацией поэмы «Молодец», творчески переведенной (а в сущности заново созданной на французском языке), Цветаева все-таки еще будет продолжать попытки выйти к французскому читателю. Она пишет по-французски несколько автобиографических миниатюр в прозе — «Письмо к амазонке», маленький роман в письмах «Флорентийские ночи», — но ни одно из этих произведений опубликовать ей так и не удастся.
Ощущение неслиянности с французами у большинства русских эмигрантов с годами только возрастало. Среди анекдотов, пущенных Дон-Аминадо со страниц «Последних новостей», был в ходу не чересчур веселый: «Французский взгляд на вещи: ‟Этот человек так опустился, что у него нет даже сберегательной книжки!” Русский взгляд на вещи: ‟Как опустился этот человек! Он завел себе сберегательную книжку!..”»
В конце июля семья разъехалась в разные стороны. Двадцатидвухлетняя Ариадна отправилась на три месяца на побережье океана с семьей немецких эмигрантов: ее пригласили «на полный кошт» за уроки французского языка. Сергея Яковлевича позвали к себе в гости друзья, жившие в знакомой уже ему горной Савойе. А Марине Ивановне удалось найти славный домик в десяти верстах от Версаля, в живописном уголке Эланкур, напомнившем ей чешские Иловищи. С удовольствием она сообщала Тесковой: «Настоящая деревня, редкому дому меньше 200 лет и возле каждого — прудок с утками...» Здесь много простора, который Цветаева особенно любит, а в перелесках — масса грибов. Французы ничего в них не понимают, считают сплошь ядовитыми, и это замечательно: обеденные проблемы облегчены наполовину.