— Они ее похоронили? — спросила я, и Эржи закивала головой.
— Они заявили обо мне в полицию?
— Нет, — замотала головой Эржи, не открывая глаз.
— Почему? — удивилась я. — Побоялись? Побоялись, что ты скажешь?
— Да, — закивала Эржи.
— А ты бы сказала? Ты бы все сказала? Правда?
— Да, — кивнула Эржи.
— Что они мучили Манану, что она мыла и чистила у них уборные? Что они не давали ей есть и что Манана убежала?
— Да, — кивнула Эржи.
— Что он с тобой спал против твоей воли?
Эржи не ответила и опустила глаза.
— Или ты хотела, Эржи?
Она опять не ответила, и я, почувствовав, что она волнуется, спросила:
— Ты хочешь что–то сказать? — И сняла руку с ее рта.
— Jaj, istenem! — крикнула Эржи. — Откуда конь?
— Ш-ш! Не кричи, — сказала я, — и не переводи разговор. Хотела ты или нет, вот что я должна знать.
— Вначале нет, — сказала Эржи.
— А потом?
— Потом я привыкла.
— Ты любишь Командора? — спросила я, и мелкие капли пота выступили у меня из нор.
— Нет. Нет–нет, — быстро повторила Эржи. — Нет. Я его ненавижу. Но я привыкла.
— Ты сказала бы все, если б они позвали полицию?
— Все, — решительно произнесла Эржи и посмотрела мне в глаза.
— А где письма? — спросила я.
— Какие письма? — удивилась она.
Тогда я не стала терять времени и крикнула:
— Открой дверь!
И Эржи широко распахнула обе створки, а я остановилась на пороге столовой и сказала:
— Дамы и господа, добрый вечер! — Сказала, не слезая с коня.
За длинным столом по обе стороны в креслах с высокими, спинками сидели члены клана. Четыре подсвечника со стеариновыми свечами горели на комоде, красный свет омыл все лица, повернутые ко мне, кровавой полутенью, пощадив только блеск глаз. Я узнала глаза Командора по полуопущенным векам. Он все время был начеку, он внимательно следил и быстро направил дуло ружья на меня, как охотник на добычу. И пристально посмотрел на меня. И я увидела глаза тети Алис, фаянсовые чашки, голубые плошки с безупречной поливой, совсем близорукие. И глаза моей доброй К. М. Д., вылезшие из орбит, водянистые, слабо отражавшие мерцание света, всплески пламени, больных птиц с размякшими крыльями. И так далее. Кузен Октавиан был тоже там, все были. Я узнала бы их, будь у меня желание, но желание было далеко, оно вытащило лук и стрелы из колчана; стрела пригвоздила к столу руку Командора. Но кровь не потекла. То была рука мертвеца. Кровь не потекла, а под рукой зашелестели оранжевые письма. Очки для чтения и позы внимательных слушателей в креслах доказывали, что я не зря появилась на пороге.
— Вы уже открыли хоть одно? — спросила я.
— Мы все их раскроем, — сказал он. — Надеюсь, что это письмо из изгнания.