Серенада на трубе - Сынзиана Поп

Серенада на трубе

…Я могла бы проговорить до утра и так и не рассказала бы про все, я хочу только вам доказать: на этом свете стоит делать лишь то, что ты делаешь от всего сердца, и вообще жить так, как тебе по душе. Отказаться от богатства ради большой любви, как это сделала Мутер, даже если после этого сойдешь с ума. Потому что ее безумие — не из-за бедности, а из-за великого, непереносимого одиночества, из-за любви, которая живет, хотя отца уже нет. Никто не заставит тебя быть не тем, что ты есть, но для этого нужна смелость, нужно бесстрашно понять, чего ты стоишь, а не воображать, что ты беседуешь с богом, когда на самом деле бог не умеет и говорить.

Читать Серенада на трубе (Поп) полностью

Сынзиана Поп

СЕРЕНАДА НА ТРУБЕ

Роман


Перевод с румынского Татьяны Ивановой

Послесловие Е. Азерниковой


Sânziana Pop Serenadă la trompetă

BUCUREŞTI, 1969


День первый | ТЫ ЕГО ЛЮБИЛА, ОН ТЕБЯ ЛЮБИЛ





1


Меня поймали — я курила в клозете. Поймали, когда я думала, что совсем одна. Одна на всем свете и счастлива, и размышлять могу о чем угодно. Сквозь сводчатое окно радужно фильтровался свет. Даже здесь были витражи, и во всех службах тоже. Дым вспыхивал в солнечных лучах красным и лиловым, странные узоры смешивались как попало, превращаясь в насыщенный синий цвет.

Меня не мутило от сигареты, я уже курила раньше.

Да я и не затягивалась глубоко, дым я держала во рту: у него был приятный запах. Сигареты найти было нетрудно, Они лежали во всех серебряных коробках и, подозреваю, не были пересчитаны — единственная в доме вещь без описи.

Он постучал в дверь, и мне некуда было деться. Я‑то считала, что старик сидит на наблюдательной вышке, но он, может, что–то унюхал — не дым, дым до вышек не доходил. Просто я утром вертелась в столовой, и он заметил, он все всегда замечал.

Я вышла и остановилась. Он ждал меня у двери. Каменный коридор был узкий — двум людям не разойтись. И не пройти, если кто–нибудь стоит, а он и не думал двинуться с места.

— Дыхни, — сказал он, но дым уже валил из открытой двери, настигая меня, дым и солнечные лучи.

Мне вдруг захотелось смеяться, и тут уж я дала себе волю, смеяться приходилось редко, но этого у меня еще не отняли. Думаю, я смеялась так редко потому, что знала все наперед. И вот я засмеялась. Я хохотала, а дым все догонял меня, цеплялся за уши и за нос, за руки и шею, перевязывал меня прозрачными бинтами.

— Поедешь к своей матери в горы, — сказал он, — вечером решим, когда.

Он повернулся и заскользил под каменными сводами, переливаясь из движения в движение. Большая домашняя улитка. И слова в нем булькали, словно шарики клея.



Я спустилась во двор по черной лестнице. В глубине сада были качели. Мне хотелось покачаться на них всласть. В горах чересчур высокие деревья, и растут они слишком часто. Между елками качаться нельзя. А представляю себе, как хорош был бы лес, где множество девочек взлетают взад–вперед на качелях!

Я сижу на качелях лицом к двору. Двор каменный, и стены тоже. И дом каменный. И соседние дома и дворы тоже. И все вокруг сколько хватает глаз. Камень. Но чтобы это увидеть, нужен огромный рывок, нужно, хорошенько держась за веревки, как следует напрячь ноги и руки и с силой оттолкнуться. Много чего нужно, чтобы взлететь туда, где никто и ничто не может помешать тебе делать, что хочется, а главное, нужна смелость и дерзость — увидеть сразу весь город и эту странную свободу, разлитую за старыми стенами вокруг.