— Ты порвешь их?
— Сожгу, — сказала я, направляясь к Ули. Я вынула письма из–за пазухи, протянула руку, и горячее золото молниеносно испепелило их. — Это были ее любовные письма, — сказала я и повернулась к могиле. — Теперь ты понимаешь, Шустер? Ты до конца понимаешь?
— Да, — сказал Шустер. — Но я хотел бы, чтоб ты мне еще сказала. Чтобы ты и мне сказала, почему я сбежал и как я спасся. Я свободен, но хочу узнать это от тебя, с самого начала.
— Потому что ты казался настоящей свиньей, и все люди в это верили. И черт знает, где ты бродил в это время. Понимаешь? Ты сделал мне нокаут сегодня на кладбище. Ты преподнес мне самый большой сюрприз, вот ей–богу, ты, с твоим задом, казался настоящей свиньей, а тут вдруг… Теперь понимаешь?
— Да, — сказал Шустер, и он был очень счастлив.
— Так что мы все одного поля ягоды, и потому я вас всех позвала на кладбище. Нельзя надругаться над смертью Мананы, а вы все чисты. Вы сдвинулись с моста, а кто ходит по ветру, тот становится чист.
— Даже он? — спросил Шеф и показал на Ули. О нем ты не сказала. Разреши ему погасить фитиль и скажи. Он горел уже, с него хватит.
— Мутер сбежала с лесником, — сказала я громко и заложила волосы за уши.
— Ну и что? — спросил Шустер.
— Манана — с Леонардом.
— А ты? — спросил Шустер из темноты и посмотрел мне прямо в глаза.
— И я, — сказала я. — Со мной обязательно должно случиться то же самое. Я очень люблю делать, как мне хочется. Я очень его люблю. Я тебя люблю, Ули, — сказала я, обращаясь к нему. — Я очень сильно тебя люблю. Ты уж немного потерпи, мы непременно сбежим. Понимаешь, Шеф? — спросила я. — Мне ничего не остается делать. Они обе поступили так. Эту историю надо довести до конца, тут вопрос в характере.
— Ну да, — сказал Шеф, — в конце концов, в этом вопрос.
— Это точно, — сказал Шустер, — ты не сомневайся.
— Я оставила Манану у окна, чтобы к ней вернулся ее Леонард. И Мутер я тоже оставлю. Отцу. Если Ули со мной это сделает, я тоже уберусь. Мне очень важно, чтобы механизм нашего семейства работал исправно до конца. А потом приходите искать наши души в лесах и знайте: я никогда ничего не сделала против чистых намерений.
Я ненавидела насилие и фальшь, вот почему наши души будут светиться белизной. Агнцы божии в одном загоне. Наконец без перегородок. Без стен. А теперь — всё, — сказала я и привела коня. Я привязала его к деревянному кресту могилы и похлопала по спине.
— За ним придет кучер, потому что иначе он умрет с голоду, этот голубоглазый кучер.
— Привет, детишки, — сказала я потом и пожала руки оболтусам Шефа, всем по очереди. — Привет, Шустер. Это крупное надувательство, — сказала я и показала на город, — никогда нас не доконает.