А затем уже весной Анка–пулеметчица, Янкина верная подружка с первого класса, — она на это прозвище обижалась по–страшному — раздобыла у старшего брата учебник по азбуке Морзе. (Сейчас кому–нибудь расскажешь — не поверят!) Да только в морзянке их суровые и простые индейские умы не разобрались, слишком заумно показалось… А еще затем каждая из девочек получила свое тайное индейское имя: Наташка Попова, как самая ловкая и спортивная, стала Быстрая Стрела, а Янку нарекли Гибкая Лиана. (Это уже после того, как на физ–ре перед всеми отличилась: села на шпагат и одновременно скрутилась в чем–то наподобие мостика. Это были они, пять минут ее славы! Одноклассники с тех пор резко Яну зауважали, еще месяц в коридоре с гордостью показывали пальцем кому–то из параллельного класса. Со временем, конечно, забыли, отвлеклись на что–то другое…)
Погрузившись с головой в воспоминания, она нечаянно вышла к остановке на проспекте Ушакова. «А это, пожалуй, неспроста, как там у Кастанеды? «Мир подал ей знак», — сообразила Яна. — На троллейбус сесть, что ли? Только на какой? Это вопрос… А-а, не всё ли равно — какой первый подгонят, в такой и грузимся!»
Вот сейчас Янка особенно остро ощущала, как сглупила, отказавшись на прошлой неделе от папиного старого мобильника. (Если бы вовремя проявила интерес, то он бы, может, и свой новый Samsung ей отдал, втихаря от мамы.) Так нет же, гордо покрутила носом и получила теперь по заслугам: отрезана от всех и, самое главное, никто не сможет ее найти, даже если и захочет.
Папа, папа… К горлу предательским клубком подступили слезы: когда–то (она была совсем маленькой) родители впервые затеяли ссору и начали кричать о разводе. Кричали с каждой минутой всё громче и злее, а ей становилось всё страшнее и страшнее… Потом они принялись дергать их с Яриком, старшим братом, за руки каждый к себе и вторили друг другу — Яна тогда не понимала смысла этих слов, но боялась так, что замирало в груди сердце: «Дети останутся со мной!..»
Правда, папа несколько раз пытался смягчить ситуацию — видел же, что они с Яриком напуганы до полусмерти. Улыбался застывшей и оттого жуткой улыбкой на побледневшем лице и бодренько так говорил: «А вы пойте, не надо на нас смотреть! Ну, давайте!..» Они с брателло брались за руки и едва не плача фальшиво выводили: «Голубой вагон бежит, качается…» (Хоть обоим уже в том нежном возрасте пророчили музыкальный слух.) С тех пор Янка эту вполне безвредную песню просто не переваривает! А Ярослав теперь, чуть при нем повысят голос, сразу разворачивается и уходит из дома, не сказав никому ни слова. Или уезжает куда–нибудь, вон как сейчас на свои сборы…