С работы Славика уволили. Незнание государственного языка. Обнаружились какие–то досадные нестыковки с образованием. Объективные причины. На кого тут жаловаться? Если на кого и жаловаться, то только на самого себя.
Но с работой потом всё–таки наладилось. Фоторепортёр Славик был классный. Взяли его обратно. Пожурили слегка. Поунижали. Оформили на должность уборщицы. Ну, чтобы никто из проверяющих не придрался насчёт языка и образования. Уборщица перешла в фотокорреспонденты. Продолжала мыть полы, но зарплату получала, как зрелый фотомастер. Ну, Славке–то деньги зачем? Живёт один. И — теперь уже коту ясно — таким и останется. Эти японские микрочипы его всё–таки основательно пришибли. Внешне незаметно было. Только стал слегка заикаться. Из–за чего и получил от нас с Горбачевским прозвище Мугму, о чём мы тактично ему не говорили.
А насчёт Ларисы… Встретился мне как–то на автобусной остановке Лёва Берг, инженер с того самого «Актюбрентгена». И начал рассказывать про службу знакомств, и… про куклу–робота, которую прислали им прямо из Японии, в порядке шефской помощи.
— И где же она теперь? — спросил я, скептический и недоверчивый. — А — нету — ответил Лёва. — Ушла и не вернулась. Один футляр остался. Кто знал, что она такая самостоятельная? Найти не смогли. Японцы нас предупреждали, что она очень умная.
И всё вернулось на круги своя. Осенью Славка снова пробежал марафон. Мы с Горбачевским опять заходили к нему в гости, пили кофе, шутили.
И, в своём глубоком кресле, пытаясь от нас не отстать, заикался, мычал и укатывался со смеху, защищённый от всяких душевных невзгод неизлечимым своим одиночеством, наш друг Славка — Мугму.
декабрь 2000 г.
Наша подруга Маргерит сказала, что ничего не чувствует. С мужчинами, которые у неё были, она никогда не испытывала счастья. Трения, возникающие иногда между лучшей и противоположной половиной человечества, Маргерит воспринимала, как грубую необходимость, и всякие восторги по этому поводу почитала за пустые россказни.
Мы с Вольдемаром придерживались на этот счёт другого мнения, ибо Господь наделил всякого мужчину способностью от ранних лет через сны видеть радостные проекты соития.
В уютные зимние вечера, когда сквозь бычий пузырь нашего вигвама[8] слышалось злобное завывание вьюги, мы с Вольдемаром садились у камелька и предавались незлобивым мужским воспоминаниям об игрищах и забавах с прекрасными падшими женщинами из хороших семей. Маргерит в такие минуты обычно подавала нам индийский чай со слоном и с жадным вниманием равнодушно вслушивалась во все подробности нашей беседы. В моменты, когда мы особенно сильно воспламенялись, и рассказчик начинал причмокивать и жмурить глазки, а слушатель, жарко дыша, постукивать по бамбуковому футляру для пениса, в такие моменты Маргерит ничего не стоило разрушить наше благостное состояние. Она заявляла, что всё это враки, выдумки, только ей непонятно, зачем столько слов и нервов тратят люди на обсуждение тоскливых занятий. У неё были Василе, Александри и Эминеску, но ни с одним из них она не испытала ничего подобного. Завершая скептический оборот своих размышлений, она неизменно добавляла, что ничего не чувствует, и ничто на свете не может изменить её правильных взглядов на жизнь.