Так смотреть может только независимый человек. Мне остается лишь предположить, какой ценой дается эта независимость.
Большинство из представленных в книге рассказов насквозь эротичны. Причем автор не приемлет воздушную, бесплотную эротику, где основная интрига маскируется шелковым покрывалом, и мы лишь по изменению рисунка складок — они разбегаются, сходятся в спираль, изгибаются, опадают, вновь восстают — догадываемся, что же в действительности происходит. Автор как будто провоцирует читателя предельной откровенностью, он не знает неловкости в описании самого–самого, тех тайников, на подступах к которым иной сочинитель вдруг скатывается до ужимок и подмигиваний или до пошлости. Александр Дунаенко очень тонко и точно ведет повествование, а ведь тема взрывоопасная, малейшее неверное движение и напорешься на мину. Мне представляется, что на подобное способен лишь очень мужественный и очень мудрый писатель.
Я благодарна автору за его предельно нежное отношение к женщине. Не боготворит. Потому что знает и понимает: женщина — это не божественный свет, но игра света и тени. Возможно, именно этим она и притягивает мужчину. Мужчина исследователь. Любимая тема его исследований — пограничные состояния женской души, в них женщина раскрывается полно, щедро, без остатка. Как прекрасный цветок.
И еще благодарна за то ощущение легкой полынной горечи в душе, которое остается по прочтении рассказов. Их обязательно надо читать все. Потому что каждый — отдельная грань мира Александра Дунаенко. Путешествуйте по этому миру без опасения. Он добр, мудр и светится любовью.
Лара Галль
Александръ Дунаенко. Обжигающая энергетика
Мне было бы интересно побыть немножечко рядом с ним. Невидимо.
Именно невидимо. Не касаясь. Не дыша.
Подсмотреть, как он ходит, смеется, говорит.
Как наблюдает свое сердце в его предстоянии миру.
Как взращивает в себе ежедневный наркотик нежной снисходительности к ближнему…
Как пишет себе черновики приговоров, рвет их, и пишет апелляции, и прошения, прошения, прошения о других, о ближних, потому что у него нет дальних, нет, нет… (а черновики становятся потом его рассказами).
Но конечно, это невозможно. Мне можно лишь вскипеть созвучием и пролить на бумагу тонкие сплетенья букв, тщась передать воздействие Сашиной прозы…
Однажды он написал мне: «бывает, что кто–то пишет свои произведения кровью. А, бывает, оголёнными нервами. Кровью заметнее. Нервом — больнее».
Чем пишет Дунаенко, что виден «розовый свет на снегу»? Что подсвечивает розовым чудо tabula rasa нового снега? Кровь? Или заря? Заря вечерняя или заря утренняя?