«… и дам ему звезду утреннюю»…
мне всегда представляется, что вот — ночь, пролетевшая в работе, написано–начеркано много–премного, и ты уже не понимаешь ничего, не ощущаешь себя, дрожишь от изнеможенья на самом краю мира один, и «надо ли это кому» думаешь…
И! Поднимаешь голову — а в окне неба уже почти нет и только одна звезда утренняя — твоя, потому и не ушла со всеми.
И! Опускаешь голову — а в окне снег уже розовеет зарей.
Ты на границе дня и ночи, ты на границе, ты на грани…
Сашины рассказы — предельны. Они на грани. На грани проникновения в сокровенный смысл явлений.
Такова эротика в его рассказах.
Вот что он написал мне однажды в контексте обсуждения жанра «интеллектуальной эротики»
«На простого человека энергетика гениталий действует обжигающе, он не может объяснить, отчего приходит в трепет, и пытается защитить себя — называет всё это самыми жуткими словами, какие только смог придумать от впечатления. Ему кажется — вот швырнёт он всё это на землю, потопчется, обругает — и чары исчезнут. Ему хочется таким образом возвыситься, выйти из–под этой необъяснимой власти. А — не уйдёшь.
Потому и сделали страшилки, что не могут ни понять, ни объяснить магии воздействия предметов, по сути, совершенно простых…»
При словах «магия воздействия» гениталий мне вспомнился неоплатоник Прокл, считавший, что постыдные образы мифов побуждают к поиску неизреченного знания. При чем, те же образы скрывают это знание от непосвященных.
Сашина поэтическая многообразная энергия, нисходит как–бы сверху к многовидным жизням души и погружает ее — душу — в некое невыразимое единение с автором.
Любовная исступленность в его сюжетах — попытка прийти в соответствии с красотой высшего замысла о любви. В соответствии с божественной симметрией определяет он свое искусство.
Его самые откровенные описания полны наилучших символов и предполагают присутствие своеобразной добродетели.
Его фантазии вмешанные в сюжет («Принцесса, дочь короля», «Дура»), совершаются через гротескные подражания, поражая читателя такими именами и речениями, таким инаковением гармоний и разнообразием ритмов, чтобы радовать и печалить страстное начало души.
Правда же, интеллектуальная проза — это не обязательно напряженный умняк?
У Довлатова, к примеру, проза интеллектуальнейшая. Проста в прочтении настолько, что ему инкриминируют рядовое бытописательство. Но его проза просто лучится умом. Для того, чтобы сплести слова таким именно образом требуется всю жизнь думать и проницать, и соотносить материи не иначе как философские, какой бы вид они не принимали в быту.