Бесшумно открылась входная дверь из коридора и вошел высокий, худой, одетый во все черное Прайс. Попавшая каким-то образом в первый ряд Лиза Карташова вся похолодела и замерла, прямо в лицо ей сверкнули зеленые зрачки. На кроваво-красных губах Прайса мелькнула плотоядная улыбка и тотчас исчезла. Глаза чуть прищурились, и холодный взгляд скользит по лицам.
— Вы желаете увидеть при моей помощи вашу умершую мать, — остановил он внимание на молодой болезненной даме. Та смутилась.
— Я, действительно, об этом думала!
— Прошу вас подойти к столу и громко рассказывать все, что вы увидите в шаре!
Едва взглянув на шар, дама заволновалась.
— Я вижу комнату нашего деревенского дома… У углового раскрытого окна сидит женщина. Ветер чуть шевелит края занавески и ее седые волосы. Фигура и лиловое платье похожи на… Она оглядывается… Мой Боже!.. Это мама!
Прайс взмахнул руками.
— Что вы видите теперь?
— Ничего! Шар померк, он даже не блестит своей полировкой… Я… я бесконечно благодарна вам, г. Прайс!
С легким поклоном и слабой улыбкой на еще больше побледневшем лице молодая дама возвратилась на свое место.
— Прошу, — коротко пригласил Прайс.
Мягко звякнули шпоры и на середину комнаты вышел ротмистр Сумского драгунского полка Полянский.
— Вы хотите знать ваше ближайшее будущее? — спросил внимательно смотревший ему в глаза Прайс.
— О, конечно, мало интересного заглядывать в могилы!
Веселым огоньком вспыхнули темные глаза бравого кавалериста.
— Сосредоточьтесь на одной мысли, а всех вас, господа, — обратился Прайс к публике, — прошу думать только о будущем г. ротмистра и сильно желать, чтобы он его увидел. Я постараюсь устроить из шара экран, на котором промелькнут видимые для всех картины… Спокойствие!..
Прайс поднял над шаром руки и замер в этом положении.
Летят минуты. В красном полумраке комнаты мигает желтый свет лампады, придавая жизнь строгому лику на иконе. Чудится Лизе Карташовой, что шевелятся губы старца, и смотрят на нее его глаза не то укоризненно, не то предупреждая о чем-то грозном. В ней шевельнулось безумное безумное желание уйти, убежать, и тут же ложный стыд, что заподозрят детскую трусость, удержал ее на месте, и с легким вздохом она отвела глаза от иконы.
Затрещало масло в лампаде, язычок пламени ярко вспыхнул, вытягиваясь вверх, и потух… В красной мгле зашевелились тени. В стенах тут и там точно посыпалась штукатурка… Шар заколебался. Казалось, не выдержат больше натянутые нервы зрителей этой гнетущей красной полумглы, как вдруг точно посветлело в комнате и над столом забелел экран. На нем мелькают города, деревни, села, тянется бес-коничная дорога, на ней обозы, солдаты, пушки, повозки Красного Креста и вновь солдаты без конца. Вот лес… В нем копошатся люди, над ними вспыхивают белые дымки, разрывы, взметнувшиеся в воздухе клочки деревьев, людских тел, земли. Снова лес… над ним белые домики без счета и конца. Там, очевидно, скрыта батарея. Вдруг на опушке появилась конница. Какое безумие! мчится, растянувшись лентой, прямо на огонь. На правом фланге, пригнувшись к лошади, почти сливаясь с ней, — Полянский.