Увеселительная прогулка (Диггельман) - страница 40

Итак, я поехал в Париж вовсе не затем, чтобы найти здесь корреспондента для своей газеты. Я поехал в Париж из-за нас с тобой. Потому что наступил момент, когда мы не можем больше говорить друг с другом, потому что, как только я начинаю, ты заявляешь, будто я стремлюсь лишь доказать свою правоту, потому что ты утверждаешь, что не в состоянии говорить со мной откровенно, свободно и высказать то, что ты хочешь, ибо я тебя сковываю. Не знаю, сколько я пробуду здесь — может быть, всего три дня, может быть, неделю. Вчера — собственно, это было уже сегодня, — когда я никак не мог заснуть, я подумал, что, если у нас не пойдет на лад, если ты не бросишь своего Тобиаса, я останусь в Париже, подыщу себе здесь квартиру, определюсь как корреспондент «Миттагблатта», с Зайлером я легко столкуюсь, он будет счастлив сесть на мое место, а с тобой и со всем, что я создал или, как говорится, «сколотил» себе в Цюрихе, я распрощаюсь, ибо все, что есть в Цюрихе, не имеет для меня никакого смысла, никакого значения без тебя, без того, что мы называем браком, и сегодня я вполне осознаю, как тесно связаны между собой любовь, брак, секс и успех в жизни. Я вышел из дома десять минут назад и теперь иду по улице Дагерр, может быть, ты помнишь — здесь поблизости рынок. Люди странно смотрят на меня, наверно, думают: «Вот псих», потому что я не переставая бурчу себе под нос, микрофона они видеть не могут, хотя магнитофон, конечно, видят, но я не уверен, догадываются ли они, что это магнитофон. Цены здесь здорово подскочили, это мне и Г. сказал за завтраком, и все это — последствия майского и июньского взрыва.

Авеню генерала Леклерка. Тут я хотел купить себе в табачной лавке две пачки «голуаз блё», но получил только одну: продавщица сказала, что через два-три дня привезут еще. Я пожелал узнать, в чем дело. Она объяснила, что после июня продукция никак не достигнет прежнего уровня, и, смеясь, добавила: «Как раз те, кто больше всех шумел, охотнее всего курят „голуаз блё“». Самые популярные сегодня парижские шансонье — Сильвия Вартан (ты знаешь, это жена Джонни Холлидэя), Шейла и Мирей Матье — имеют на авеню Леклерк свои лавки… Я все время невольно возвращаюсь мыслями к тому, что ты сказала своей матери — она позвонила мне по телефону и все передала. Ты ей сказала, что никогда меня не любила, а в интимной жизни с самого начала не знала со мной никакой радости. Мне думается, что либо у тебя плохая память, либо мама неверно тебя поняла, либо ты, что хуже всего, сознательно чернишь собственное прошлое. Недавно я вычитал в новой книге Арно Плакка, что мы, люди, неспособны расстаться так, будто между нами ничего не было, не очернив своего собственного существа, которое складывается из всего нашего прежнего существования. Что же, у тебя вдруг не стало прошлого? Семнадцать лет тому назад наша с тобой интимная жизнь была настолько напряженной, что за несколько недель до свадьбы ты вдруг испуганно спросила: «Может быть, у нас с тобой всего только постельный эпизод?» Твои слова. Я тебе ответил — это я тоже отлично помню, — что иначе смотрю на наши с тобой отношения, потому что в постельных эпизодах у меня никогда не было недостатка. Но если то, что нас связывало, действительно было лишь серией постельных эпизодов, почему же ты каждый раз снова возвращалась ко мне? Не просто в постель. В постель — в последнюю очередь. В этом смысле у нас вскоре после свадьбы действительно возникли проблемы, конфликты — этого я не отрицаю. Не забыл я и того, что в первые годы после свадьбы считал, будто ты должна быть моей собственностью, словно какая-нибудь вещь, а я — твоей. Не забыл и того, сколько раз мы говорили, что ни ты, ни я не представляем себе иного партнера в любви. И все-таки со временем я открыл для себя другое: меня начали одолевать сомнения в том, соответствует ли моногамный брак природе человека. Я стал допытываться у специалистов-биологов, социологов, глубинных психологов — нет ли какой-либо другой модели супружеской жизни, какого-либо другого варианта, не требующего абсолютной верности — смешной абсолютной верности буржуа, когда супруги, словно рабы, следят друг за другом, а жизненные импульсы при этом гаснут, ибо природа человека требует перемен, и тогда наступает то, что психологи называют «вытеснением инстинкта»: мужчина вдруг оказывается немощным, а женщина холодной, любовь превращается в ненависть, но брак — убежденно говорят все, — брак остается незыблемым. Да, как давшее трещину здание… Но оно может и устоять, если человек вовремя обратится к специалистам и постарается сам распознать причины и следствия. Именно распознав их, я стал поощрять тебя к тому, чтобы ты была активна и на стороне, чтобы время от времени развлекалась с другим партнером, ибо считал, что обоюдная свобода только крепче связывает супругов… чувством благодарности. Разумеется, о подобных похождениях друг другу не рассказывают, не хвастаются, а знают про себя, и тут совсем не важно, могу ли я выдержать соперничество с другим. Меня не интересует, как интересует тебя, выдерживаю ли я в твоих глазах сравнение с этим Тобиасом. Не хватает еще нам с нашей проклятой моралью докатиться до того, чтобы каждые четыре года устраивать олимпийские игры в постели, чтобы интимная жизнь уподобилась спорту: участвуешь в соревнованиях до тех пор, пока не получишь золотую медаль, а потом уж до конца жизни больше не выступаешь, даже если Для организма это вредно. Тебя, вероятно, удивит, откуда я все знаю, но я здесь ни при чем, этот Тобиас пришел ко мне сам, словно намеревался вести со мной торг — так один скотопромышленник торгует у другого скотину, ей, мол, пора сменить хозяина. Подобную операцию Тобиас проделывает не впервые — боюсь, ты еще не знаешь, что этот его развод — второй, что, кроме двух жен, у него было еще много женщин на стороне — и это не авантюры, не то, что я считаю полезным для семейной жизни, а добавочное владение, еще одна жена, как у некоторых бывает еще один автомобиль. Вы с ним собираетесь пожениться, сообщил он мне, и добавил, что, по его мнению, требует от меня не слишком многого; чтобы я после семнадцати лет супружества наконец вернул тебе свободу. Он так ничего и не понял, когда я ответил ему, что никак не могу вернуть тебе свободу, поскольку я ее у тебя не отнимал. Ты, заявил он, страдаешь оттого, что я всегда был сильнее тебя и теперь тоже сильнее, а значит, я подавляю тебя и по моей вине ты не можешь развиваться. Что же касается его самого, то его вторая жена, которой он сделал троих детей, тоже его подавляет, да и первая его жена, которой он оставил двоих детей, видите ли, подавляла его. Он не смог стать первоклассным виолончелистом, вынужден был бросить музыку — все по ее вине и по вине еще одной женщины: та скрыла от него, что она замужем и ее муж уехал на год в Мексику бурить нефтяные скважины. Ради этой женщины он даже проделал курс лечения от полноты, глотал прелудин, который будто бы достал ему один его приятель медик, и — признался он мне — глотает по сей день. Тогда я сказал ему, хотя он и сам это знал, что прелудин вызывает нежелательные побочные явления, он разрушает тормозной механизм, изменяет психическую структуру, причем гораздо сильнее, чем алкоголь, тот самый алкоголь, о котором дураки все еще твердят «in vino veritas»