— Не со всяким можно драться.
— Я мог бы дать ему по морде.
— Ты прекрасно знаешь, с кем можно связываться, а с кем нет.
— Но я не дал ему по морде.
— Потому что ты всегда любил Сильвию и сейчас любишь.
— Больше не люблю.
— Ерунда. Ты любишь ее. И потому даешь ей уйти.
— Не надо мне было связываться с этой газетой.
— Ты уйдешь оттуда в свое время.
— Хватит ли меня на это?
— Ты не можешь долго жить в разладе с совестью.
— Недавно, когда я был в Париже, я всерьез думал о том, чтобы уйти из газеты.
— Ты и уйдешь, когда утрясется все это дело с Оливером.
— Откуда ты знаешь?
— Такой уж ты. Ты гораздо искреннее и честнее, чем сам о себе думаешь.
— Могли бы мы с тобой пожениться?
— Нет.
— И все-таки я иногда задаю себе этот вопрос.
— Я бы никогда за тебя не пошла.
— Почему?
— Не хочу, чтобы ты лгал.
— Понятно, — ответил Эпштейн.
Они умолкли и только медленно потягивали вино. Барбара включила приемник и нашла станцию «Европа I». Передавали «Baby come back» и «When Iʼm sixty-four»[8]. Потом Эпштейн сказал:
— Я бы хотел эту ночь провести у тебя.
И Барбара ответила:
— Да.
30 августа, 14 часов 20 минут
КАБИНЕТ ИЗДАТЕЛЯ КУТТЕРА
— Я бы предпочел, чтобы вы сами приняли решение, — сказал Куттер.
— Я не могу принять решение, — ответил Эпштейн, — речь идет о вашей газете, о ваших деньгах, господин доктор, и ваше право — решать.
— Такая позиция мне непонятна, — возразил Куттер. — Вы получаете письма и на домашний адрес?
— Да, и на домашний тоже, по нескольку писем в день. Но большинство пишет мне в редакцию.
— И попадаются такие вот… злобные?
— Всякие, — сказал Эпштейн.
— Я слышал, вы были в Париже?
— Да.
— Вы побывали в картинных галереях на Рю-де-Сен?
— Только заглянул. Мимоходом.
— В середине сентября начнется опять.
— Не думаю… Де Голль принял меры. Уже сейчас повсюду торчат полицейские.
— Я не то имею в виду… В середине сентября опять откроются выставки. Начнутся сплошные вернисажи.
— Ах, да, конечно.
— Вы тоже покупаете картины?
— От случая к случаю.
— Так началось и со мной. От случая к случаю. И незаметно для себя становишься вдруг коллекционером.
— Среди моих друзей есть художники.
— Иногда я думаю; какой же я осел. Чего ради вожусь с газетами, бумажными фабриками, типографиями?
— Трудно сказать.
— Мой отец был деловой человек. Таких людей теперь уже нет. Это был патриарх. И в то же время — феодал. Этакий демократический феодал. Не пугайтесь, если я вам скажу: мой отец всегда говорил, что, если бы у нас был возможен коммунизм, он стал бы коммунистом. Вопиющее противоречие, если вдуматься.
— И в то же время он создал эту империю?