Он и не заметил, как солнце оказалось прямо над камнем – светило теперь точно в глаз. Достав из кармана мобилу, он обнаружил, что прошло уже два часа!
И как это ба ещё не звонит, сетуя, что он хочет, чтоб у неё обед остыл!..
Со вздохом расправив и потерев подзатекшие члены, он пошёл, а затем и побежал вприпрыжку домой.
Ба или дед не вышли встретить. Странно.
Он забежал внутрь.
О-о!..
Бабушка и дед сидели на стульях, крепко прикрученные к ним скотчем, а над ними склонились трое мужчин в чёрных комбезах, и шапках с прорезями для глаз на голове.
Четвёртый поспешил захлопнуть дверь за вбежавшим Михаилом, и буркнуть вполголоса:
– Теперь – все!
Михаил понял, что их пытается захватить в заложники очередная банда экстремистов, которых развелось столько, что и названий всех не упомнишь! Но явно – какие-то радикалы. Которые, маскируясь, днём работают на своих рабочих местах как ни в чём не бывало, а в выходные или по ночам творят теракты, и, врываясь в дома, убивают ни в чём не повинных людей прямо в их постелях… В знак протеста против очередного «чего-то-там!..»
Он знал, помнил, что говорили в начальном, и вдалбливал отец: пощады не будет! А ещё, вероятно, раз они все – в отдалённой от людского жилья местности, деда и ба будут вначале пытать. Чтоб узнать, где семья хранит деньги. И дед – реактивы для устранения загрязнений Роханского водохранилища, где он до сих пор работает смотрителем.
Вероятно, это будет диверсия по отравлению как раз заповедника.
Все эти мысли пронеслись в голове Михаила словно ураган – пока он оборачивался на звук захлопываемой за его спиной двери. В ту же секунду он бросился на пол, и влетел под стол: знал, где у деда сигнальная кнопка.
Кнопки не оказалось. Вместо неё светлым пятном выделялся квадратик древесины столешницы, а внизу валялось что-то явно растоптанное сапогом.
– Ишь, змеёныш, – прошипели над ним, и сильные руки грубо, треснув его головой о перекладину так, что искры из глаз посыпались, выволокли Михаила наружу, – Шустрый какой. И хитро…пый. Расслабься, пацан. Мы вас будем убивать… медленно. Тебя – последним. Мы же – гуманисты! Гы-гы…
От ядовитых смешков Михаила аж затрясло! Но он постарался внешне никак эмоции не проявить – не хотел дать этим повод позлорадствовать!
Его прикрутили, да так, что и не вздохнуть, к третьему стулу. Развернули к прародителям.
И действительно: Михаилу пришлось наблюдать, как деда жгли утюгом, паяльником. Топором, по одному, отрубали пальцы ног. Бабушке налили на ноги кипятка из большого чайника…
Где-то через полчаса изощрённых издевательств, когда у него уже кончились слёзы и проклятья, и сиденье стула стало казаться раскалённой сковородой, словно через вату, донёсся голос: