я доказал.
Я попытался не выдать, что испуган. Не выгорело.
— Отвали.
Ладони вспотели, и я вытер их о брезент кушетки.
— Подойди и повтори это мне в лицо. — Он усмехнулся.
Черт, деваться было некуда.
Я встал на ноги, бросил сигарету на пол и раздавил носком ботинка, тщась изобразить равнодушие.
— Какого хрена тебе надо, Уэйд?
Да, не стоило задавать такой вопрос уроду-садисту вроде него.
Его дружки притиснули меня к стене, прежде чем я успел пройти мимо. Проще простого.
А потом набросились на меня.
«Кэм? Ты тут, Кэм?»
Как же трудно связно мыслить, когда Уэйд пытается заставить меня захлебнуться собственной блевотиной. Первый удар пришелся по носу. Второй сломал ребра. А после я как-то потерял счет.
Живот, лицо, яйца.
Три места, который я пытался, скорчившись, прикрыть, но эти ублюдки работали по схеме.
Я лежал на полу и, каждый раз когда я сворачивался, один из них пинал меня куда-нибудь так, что я снова выпрямлялся. Они, конечно, были не столь скрупулезны, как капитан Луткас, игравший с болевым рефлексом, но, уверен, если бы они захотели, будущее в разведке было бы им обеспечено.
Кто бы мог подумать, что я потеряю Кэма и услышу голос Безликого прямо у себя в голове, и это все равно окажется не самым худшим событием за сегодня? Да, редко у кого день может быть настолько отстойным.
Где-то после шестого удара мои нахальство и язвительность вылетели в трубу, оставив только боль.
«Кэм?»
Боже, это не просто избиение.
Один из них со смехом сел на корточки и вытянул мою руку — у меня не было сил вырваться. Захлебываясь кровью из носа, а, может, из пробитого легкого — кто знает? — я не мог высвободиться, даже когда один из гогочущих дружков Уэйда с разбега прыгнул на мое предплечье.
Я услышал треск локтевой кости, и в мозгу осталась лишь одна мысль — в следующий раз это будет моя голова.
Эти ублюдки в самом деле убьют меня.
* * *
Я бросил школу, когда мне было двенадцать, чтобы присматривать за Люси.
Школа в Копе была не государственной. Она принадлежала церкви. Не знаю какой, но там говорили, что Безликие — Божья кара за грехи человечества.
Учителя повторяли, что нас будут судить.
И я верил в это.
Судить и осуждать.
Интересно, тот, кто станет судить меня, будет похож на отца?
«Брэйди, — сказал он, когда Люси порезала ногу о старую канистру с водой, — ты должен был присматривать за сестрой», — и, покачав головой, вздохнул.
Прости, папа. Мне очень жаль.
У Люси были такие же серые, как у отца, глаза. Боже, сейчас я видел в них себя.
«Брэйди? Брэйди, понеси меня!»
Я услышал смех.
— Валяй, реви, мелкий педик!