лежала на спине с изнуренным, осунувшимся лицом, на искусанных губах застыла отрешенная улыбка.
— Что же, писатель, на троечку справился. Но еще надо учиться и учиться… Погляди, что там осталось в баре.
Я сполз с кровати, как, вероятно, новобранец опускается с крупа коня после сумасшедшей скачки. Ноги почти не держали, в башке стоял подозрительный гул. Однако полбутылки массандровского портвейна меня освежили. И у Изауры Петровны на бледных щеках проступили розовые пятна.
— Неужто, Витя, с этой молоденькой стервой тебе будет лучше, чем со мной?
Мой дремавший разум мигом включился.
— Постыдись, Иза. Знаю, теперь это модно, но я не педофил.
— Не придуривайся. — Она устроилась поудобнее, поднесла Массандру к губам, кровь к крови. — Объясни мне лучше, старой бляди, чем она мужиков приманивает. Клюют наповал, а с виду ни кожи ни рожи. Сю–сю–сю, одна амбиция. Инженю вшивая. Только не рискуй, Витя, погоришь. Хозяин ее для себя пасет. Или тоже не понял?
Злоба вспыхнула в ней, как сухой хворост, она враз подурнела.
— Тебе не пора? — спросил я. — День на дворе.
Спохватилась, улыбнулась вымученно. Но было видно, что припасла еще какую–то гадость. Я хребтом почуял.
— Витенька, херувимчик мой, а ведь я тебе важное забыла сказать. Отвлек своими домогательствами, ненасытный мой.
— Что такое?
— Ты когда вчера Гарика видел?
— Верещагина?
— Один у нас Гарик, вечная ему память.
— Что значит — вечная память? Шуточки у тебя не смешные, Иза.
— Какие уж тут шуточки. Суровая проза жизни. Был Гарик и нет Гарика. Кто–то петельку на шейку накинул и придавил прямо в ванной. На тебя, Витя, грешат.
— Что-о?! — У меня под сердцем похолодело. — Не верю.
Допила вино, потянулась по–кошачьи.
— Ой ты, шалунишка маленький… Я тоже сперва не поверила. Не может быть. Писатель, творческая, тонкая натура — и такое изощренное убийство ни в чем не повинного человека. Чем он тебе так досадил?
— Иза, прекрати комедию!
— Доказательства неопровержимые, жестокий мой. Часики у него оставил на ночном столике. И еще Гарик записку написал перед смертью, назвал маньяка. Ее Оболдую вчера доставили… Хочешь совета, родной мой?
— А-а?
— Ни в чем не признавайся. Скажи, к случке принуждал, а ты отбивался… Ну и нечаянно… Все знают, Гарик по этой части был неукротимый…
Она еще что–то нашептывала, издевательски гладя меня по голове и как–то подозрительно сопя, но я уже плохо слушал. Все это было нелепо, чудовищно, но я не сомневался, что это правда. Кто–то искусно меня топил. Но зачем, с какой целью?
— Давай, миленький, соберись, не отвлекайся, — горячечно бормотала Изаура. — Полакомься напоследок. Утренний стоячок самый клевый…