— Признание в убийстве — не совсем уж такая чепуха. И потом, господин Оболдуев требует расписку на полтора миллиона долларов. Представляете, что это такое?
— Деньги, всюду деньги. — Психиатр горестно сжал ладонями виски, но тут же глаза его радостно блеснули, словно он обнаружил спасительный выход из положения.
— Батенька мой, но вам не надо отдавать всю сумму сразу. Вернете по частям, когда окажетесь при деньгах.
— Я не убивал Верещагина, ни разу не был у него на квартире. Даже не знаю, где он живет.
— Конечно, не убивали. То есть вам кажется, что не убивали. Состояние аффекта допускает… Но труп–то налицо. И свидетели есть.
— Не может быть. Какие свидетели?
— Соседка. Кстати, милая девчушка, студентка. Она видела, как вы вышли из квартиры с окровавленными руками. И почтальон видел.
— При чем тут окровавленные руки, если Гария Наумовича задушили?
— Ну вот, батенька мой, мы и признались, — психиатр довольно похлопал себя по груди, как по подушке. — Видите, как просто. А ведь я не следователь. Следователь знает много всяких штучек, которые непременно выводят преступника на чистую воду. Давно перечитывали «Преступление и наказание»?
— Не помню… Герман Исакович, если можете, проясните, пожалуйста, совершенно непонятное обстоятельство.
— Слушаю вас.
— Оболдуев не может не понимать, что я никогда не наберу полтора миллиона. Это абсурд. Зачем ему расписка?
Психиатр обрадовался.
— В самую точку, государь мой. Прямое попадание. Зачем ему эта расписка! Прекрасно сказано. — Он внезапно посерьезнел. — Видите ли, психология олигархов не менее запутанная, загадочная вещь, чем капризы так называемых писателей. Полагаю, дело вот в чем. Они любят, чтобы все вокруг были им должны. Неважно в чем. Деньги, услуги… Так они чувствуют себя увереннее. Распиской вы даете понять, что как бы признаете его превосходство. Только и всего.
— Ну, если это так важно… — Я взял жалобную ноту. — Как–то все сразу обрушилось на меня, как ком с горы. Вот она, судьба человеческая, доктор. Вчера еще полное благополучие — прекрасный контракт, возможность общения с великим человеком, радужные планы — и вдруг… Вот эта клетушка, лишение всех прав, туманные перспективы, нелепое обвинение… Что будет со мной, Герман Исакович?
— В каком, извините, смысле?
— Что будет, если откажусь от расписки?
— О-о, что вы, что вы, Виктор! — Он замахал руками, отгоняя от глаз какие–то кошмарные видения. — Не надо отказываться. Не надо даже думать об этом.
— Но все–таки? Заставят силой?
— Что вы, к чему такие ужасы. Никто не будет настаивать. Кольнут пенбутальчик, пять кубиков, и вы, батенька мой, признаетесь в том, что собственную матушку четвертовали, зажарили на сковородке и съели. Ха–ха–ха! Извините за черный юмор. Силой заставят. Скажете тоже! Чай, в Европе живем.