Как все истинные интеллигенты минувшей эпохи, он был пуглив и трепетен, на его лице словно навеки застыло выражение: ох, придут за нами, не сегодня–завтра обязательно придут. Повсюду им мерещилась кожаная куртка чекиста или, как нынче, окровавленный нож бандита.
По–доброму отнесся ко мне и управляющий поместьем Осип Федорович Мендельсон. Старательно изображавший чопорного англосакса, на самом деле был он из обрусевших немцев с солидной примесью удалой еврейской крови. Первые дни я его сторонился, полагая не без оснований, что о каждом моем неверном шаге он непременно доложит хозяину, но как–то вечером в каминном зале мы неожиданно разговорились за пинтой горьковатого эля, попахивавшего дымком. У нас нашлись общие интересы: и он, и я в свое время отдали дань учению Рериха — Блаватской, потом разочаровались в нем, и сейчас оба тяготели к традиционным христианским ценностям. Меня поразило, когда он небрежно, вроде бы ни к селу ни к городу заметил:
— Вы, Виктор Николаевич, умеете ловко приспосабливаться к собеседнику, меняете типажи, но не утруждайте себя понапрасну. При дворе господина Оболдуева это ни к чему.
— Что вы имеете в виду, Осип Федорович? — растерянно спросил я, задетый не столько смыслом фразы, сколько озорной искрой, блеснувшей в черных глазах.
— Да уж то, Виктор Николаевич, что, как ни силься, судьбу не объедешь на кривой. Господин Оболдуев для всех нас и есть общая судьба.
— Допустим, так. Но с чего вы взяли, что я меняю личины?
— Не смущайтесь, Виктор, это естественно. Кто не умеет приспосабливаться, тот для жизни непригоден. Бракованный материал. В соответствии с законами природы и звери, и рыбы, и растения — все так или иначе маскируют свою истинную сущность. Меняют цвета, запахи, даже размеры… Завел я речь об этом единственно из дружеского чувства, чтобы вы поняли: здешнее наше положение не требует дополнительных усилий для самосохранения. Напротив. Чем натуральнее будете себя вести, тем скорее заслужите расположение Леонида Фомича.
— Это так важно — заслужить его расположение?
— А как же! — Мендельсон посмотрел на меня так, будто пытался понять, не шучу ли я. — Во–первых, он нам платит. Во–вторых, никому я не пожелал бы испытать на себе его гнев. Всегда, разумеется, справедливый, но ужасный.
В таком духе, с затейливым подтекстом протекали все наши беседы, даже на отвлеченные темы, допустим о некоторых христианских догматах, которые мы трактовали по–разному. Осип Федорович был непростой человек, мне ни разу не удалось заглянуть в его прошлое, где, вероятно, было много темных пятен, если судить по случайным оговоркам. Вдобавок он, конечно, наушничал, но это как бы входило в обязанности управляющего, тут не на что было обижаться. Но погубить меня он не хотел, в этом я был уверен. Захоти, не сомневаюсь, давно сделал бы.