Оксан я помню хуже, они были застенчивы и предъявлялись товарищам редко. А про Наташу даже моя бывшая жена однажды сказала: «Миленькая». («Даже» – потому что с добрыми словами Маша всегда расставалась мучительно). Наташа была уютная и понятная, как город, который строили с мыслью о людях, которые будут здесь жить. Хорошая дочь, нежная мать (Лёня взял её с ребенком), прекрасная жена, отличный командный игрок.
Я перешёл через Сену. На правом берегу было тише – Париж успокаивался, как ребёнок, который целый день не мог уснуть, и вот теперь моргает, проваливаясь в сон, а все вокруг ходят на цыпочках:
– Тссс!
Совсем скоро сон маленького человека перестанет интересовать окружающих, а тех, кому он навсегда останется важен, выросший ребенок позабудет сам. Это произойдёт стремительно. Но пока – тссс!
Париж моргал окнами, хлопал дверьми, звенел ключами. То здесь, то там открывали бутылки с вином и шампанским, срывали бумагу с подарков, выкладывали на блюда сыр и пирожные.
Для той давней новогодней вечеринки в Доме печати тоже закупали пирожные и сыр. Стандартные наборы с бисквитной фабрики («ненавижу масляный крем», ворчал кто-то из коллег, скорее всего – Малафеева), сыр сорта «какойужбыл», а еще – колбаса, от которой пахло чесноком сильнее, чем от самого чеснока. Женщины принесли из дома салаты, ревниво заглядывали в чужие миски-ёмкости. «Оливье», «шуба» и «мимоза» кружились в вечном танце. Чья-то тёща самоотверженно напекла пирогов – довольно вкусных. Чей-то муж пожарил шашлыки. Польское шампанское – колючее, как дедушкин шарф в раннем детстве, когда мама заставляет «утеплиться» после болезни. Водка, все надеялись, не паленая – большего от неё не требовалось.
Все пришли с мужьями-жёнами, если те были в наличии, а Вадим из отдела культуры привел молодую любовницу – надменную, очень красивую. Я, впрочем, к таким равнодушен – все эти прямые носы, большие глаза, аккуратно вырисованные боженькиной рукой губы… Мне нравятся другие, смешные, полудетские лица, – такие девушки-мартышки, которых и в пятьдесят не приложишь тяжёлым словом «женщина».
Сразу три редакции отмечали праздник вместе – такое было в первый, и, как вскоре выяснилось, в последний раз. Мы с Лёней Яковлевым представляли каждый свою газету – и он, и я были спортивными обозревателями. И ему, и мне актив газеты – неугомонные затейники, ответственные за коллективный досуг – поручили подготовить «небольшой номер художественной самодеятельности». Песня, стихи, танец, сценка.
Что репетировали в Лёниной газете, я не знал, а мы договорились выступать вместе с Ниной Малафеевой. Она пришла к нам в прошлом году – видная девица с круглой попкой и очень интересной закадровой жизнью, Нина всегда находилась настолько «не здесь и не сейчас», что её хотелось взять за плечи и потрясти – чтобы вернулась в реальность. Разумеется, потрясти её хотелось не только поэтому, но я сдерживался – прежде всего, потому что не имел шансов. Нину на тот момент интересовали, в основном, депутаты местной думы – кто-то из них был её (а не только народный) избранник, тогда как остальные составляли волнующий сопричастностью фон. В спорте Малафеева не разбиралась абсолютно, трудилась в отделе информации. И, как все мы, в порядке очереди, дежурила в типографии «свежей головой». Одно её дежурство запомнилось мне на долгие годы – вышедший пятничный номер, украшенный в кои-то веки спортивной передовицей, открылся словами: