Из Лувра они шли на другой берег, в Люксембургский сад – денег на платные стулья у них не было, так что они гуляли по дорожкам или садились прямо на траву. Какая-то пара торжественно вносила в сад свои собственные, домашние стулья – чтобы не платить за казённые. Эта пара пришла в нашу повесть из чужой – но их помнил весь Париж!
… – Ты любишь живопись, Игорь? – спросил я.
Сегодня мальчик выглядел спокойнее обычного, но вокруг него клубилось нервное облачко. Он дёрнул себя за палец – только один, на пробу, – прежде чем ответить:
– А помните, Михал Юрьевич, как вы приставали ко мне со всякими рисунками? Чтобы я вам свою семью изобразил?
Был такой эпизод, стыдно вспомнить. Обычный тест – как правило, дети справляются с ним без труда. Но Игорь – это не дети. Взял у меня листок, и намалевал чёрные каракули.
– Это образ отца, – пояснил тогда маленький мерзавец. – Исполнение оставляет желать лучшего, но суть я передал верно. Видите, как он давит на меня своей чёрной волей – даже за границы рисунка выплеснулось! Себя я даже изображать не стал – зачем, если моя сущность полностью подавлена?
Игорь глумился надо мной, но говорил при этом чистую правду.
Ему стало бы легче и лучше, разведись его мать с отцом, но этот вариант мы, конечно, не рассматривали. А жаль.
– Так почему вас заинтересовала моя жизнь в искусстве, Михал Юрьевич? – спросил Игорь, всё-таки сыграв ужасную гамму щёлкающих пальцев от первой и до последней ноты. – Сам я рисовать не умею, Господь не одарил, но чужие ухищрения ценю. Отто Дикс, Фрэнсис Бэкон, Джон Беллани.
– А Модильяни? Нравится?
– Попса для девочек, – сказал Игорь. – Плохой Пикассо. Если уж становиться художником, то таким как Ротко. У него в каждую картину можно войти, как в дом. И дверь за собой закрыть.
Игорь вздыхает так искренне, что я чувствую – он действительно хочет закрыться в одной из картин этого Ротко, кем бы тот ни был.
Он хочет закрыться от всех, но мы с его мамой упорно тянем его наружу. В люди.
12
Модильяни меняет квартиры с той же скоростью, что и мнения о том, кто же он всё-таки, живописец или скульптор? Бульвар Распай, Сен-Готар, Дуэ, Дельта, Гран-Шомьер – названий улиц хватит на целую адресную книгу. Вечерами, в компании феи и принца, он рисует – в свете зелёных газовых рожков, на оборотах собственных картин, так быстро, что редкие заказчики возмущаются: разве можно за столь короткое время изобразить их неповторимые лица?
Если бы Моди снизошёл до них, то объяснил бы – неповторимых лиц в природе molto poco[2]. Число вариаций ограничено, как винный ассортимент в кабачке добрейшей Розалии с улицы Кампань-Премьер. Каждый из нас похож на кого-то, и вопрос лишь в том, насколько часто встречается подобная внешность.