- У нас тоже кино бывает, - угрюмо сказала Инга.
- Ха! Звук хриплый, экран с носовой платок. Да ведь дело не в кино. Что я здесь буду делать? Не пробковую же кору драть?!
- Счетоводом в артель пойдешь, - убеждала глухо Инга.
- В помощники к Семенову, что ли?
- Да, к дяде Васе.
- Он моих способностей не поймет - человек он старый, слепой.
- Он зимой на медведя ходит...
- Вот в медведях он разбирается, а в дебете нисколько. Да у него всего-то на счету тысяч пятнадцать, наверно.
- На отчетном собрании он говорил - триста тысяч.
- Мало ли что говорил он! - протянул Канчуга. - Да хоть бы и было, все равно продукт не тот: шкуры да панты. Скукота!
- А ты бы попросился, - не унималась Инга.
- Да я и просился, должности счетовода нет в артели - только один бухгалтер.
Инга тяжело вздохнула и умолкла.
- А ты не горюй, - начал уговаривать ее Илья. - Вот приедем в город - я поступлю заведующим складом... Будем ходить в парк на танцы. На пляже тоже хорошо... народу много.
- Никуда я не поеду, и ты не поедешь... В артели работать будем, оборвала его Инга.
- Кабанов вонючих стрелять? Я?! - Илья захохотал заливчатым едким смехом.
- Ты обманул меня, обманул... - прерывисто начала Инга и вдруг зарыдала. - Мы с тобой были, как жених и невеста. Люди знают... Что мне теперь делать?
- Поедем со мной, поженимся. Что плакать? - равнодушно сказал Илья.
- Куда? Куда поедем-то? В город на камнях спать? Пыль глотать? Чего я там делать буду? Полы мыть? А ты кому нужен? Так для тебя и берегут склад! Дядя Вася в помощники и то не взял тебя... Думаешь, я не знаю, что он сказал тебе? Ты, говорит, таблицу умножения выучи, счетовод! Кто ж тебя заведующим поставит? - Инга выговаривала последние слова с гневом и болью.
Это обозлило Канчугу.
- Ну вот что, понимаешь! Ты мне грубую мораль не читай. Хочешь - уходи! Я плот подгоню к берегу, - предложил Илья.
- Ты меня не любишь? - глухо спросила Инга.
- Зачем такой глупый вопрос? Любовь, когда все понятно...
Инга молча встала и пошла прочь на носовую секцию плота, где сидел Сусан.
Мы подплывали к подножью обрывистой сопки. Огромная отвесная скала проглотила солнце, и ее зубчатая в гольцах вершина засветилась, точно бронзовая... Мы сразу будто окунулись в родниковую прохладу. Здесь, под скалой, все стало как-то тише, наполнилось таинственной строгостью. Не слышно было ни шелеста ветвей, ни стрекота кузнечиков, доносившегося ранее с берега; даже река умолкла, затаилась под скалой, словно боясь нарушить эту торжественную тишину. Лишь одинокая ворона, летевшая над нашим плотом вровень с вершиной скалы, глупо каркнула, и неожиданно гулкое эхо ударилось об уступы, поросшие мелким березняком.