– Спасибо, – прошептал я. – Ни одна живая душа не узнает.
Я тихо вернулся на свою койку.
На следующий вечер, примерно в то же время, я снова услышал мягкий перебор гитарных струн. На этот раз я нарочно не спал, прислушиваясь к музыке. Через десять или пятнадцать минут прослушивания, лежа на своей койке, я решил испытать судьбу еще раз. Я подошел на цыпочках к двери и очень тихо постучал. Дверь опять распахнулась, обнаруживая нервного молодого солдата с пистолетом и гитарой в руке.
– Was machts du? Bist du blöd! – резко заговорил он. – Что ты делаешь? Ты дурак?
Тогда, может быть, для того, чтобы добавить еще один возглас в связи с серьезностью ситуации, он обратился ко мне на английском языке:
– Ты знаешь правила!
Я сказал, что я ничего не смог поделать с собой. Звуки музыки были слишком заманчивыми, чтобы не прийти. Я осторожно пробрался в угол прохода и сел на пол. Если вдруг мимо будет проходить охранник, то он не сможет увидеть меня через окно в этом месте. Он держал пистолет, направив на меня, все время пока обдумывал, как поступить. Наконец он сдался, делая вид, что серьезно относится к принятию решения. Глядя немного подавленно, он убрал пистолет в кобуру и возобновил игру на гитаре.
В течение следующих тридцати минут я тихо сидел и наблюдал, как его пальцы перебирали и били по струнам самым удивительным образом. Я любил играть на гитаре и по праву считал, что делаю это хорошо, но по сравнению с Карлом я был новичком. Он был мастером. Он мог делать с гитарой такие вещи, о которых я даже не мечтал.
Дедушка запнулся.
– Он был типа твоего Итана в этом отношении, мисс Анна. Жаль, что он это забросил. Во всяком случае, после той ночи для меня стало ритуалом наблюдать за тихими тренировками Карла. Каждый вечер, примерно через час после начала его смены, он, бывало, приходил в барак и начинал играть, а я украдкой пробирался, чтобы послушать его. Это было моей единственной радостью в жизни. В дневное время это помогало отвлечься от изнурительной задачи перетаскивания гранитных глыб. Я даже мог думать о чем-то позитивном, когда вокруг меня замертво падали от истощения люди, или когда я слышал, как охранники хвастаются, что сумели затолкать более ста заключенных в газовую камеру, а потом смотрели в глазок, как они все задохнулись. Просто что-то, чего я с нетерпением ожидал каждый день, не позволило мне потерять надежду.
Через пару нервных недель у меня появилось такое чувство, что Карл тоже с нетерпением ожидал наши странные встречи. Или, по крайней мере, он больше не возражал против них. Он перестал вытаскивать пистолет, когда я стучал в дверь, что уже было хорошим знаком. Потом он начал открываться мне как личность, рассказывая о себе – откуда он родом, как выглядит его подруга и разные мелочи такого рода. Для меня было странно думать о нем иначе, чем как о нацистском солдате, который настроен только на убийство невинных людей. Но вскоре стало очевидно, что он ничем не отличается от меня. Он был просто молодой солдат, воюющий за свою страну. Он никогда открыто не признавался и не сказал об этом, но несколько раз намекал, что не является сторонником Гитлера.