Учитывая, что среди лотов были исключительно работы живущих, современных ему художников, которые Скалл покупал непосредственно у авторов, часто прямо из мастерских, торги принесли невиданную по тем временам сумму – 2 242 900 долл., немного превысив эстимейт. Историк искусства критик Ирвин Сандлер справедливо заметил, что аукцион 1973 г. дал толчок развитию рынка в том виде, в котором мы знаем его теперь. Однако сегодня новость о рекорде вызвала бы волну заинтересованных публикаций, авторы которых пытались бы предсказать, как долго еще продлится рост цен на искусство и не наблюдаем ли мы очередной мыльный пузырь, который вот-вот лопнет. А вот сорок с лишним лет назад такие цены на актуальное искусство были в новинку – и спровоцировали не столько интерес, сколько грандиозный скандал. Бесцеремонный финансовый успех аукциона шокировал в первую очередь художников. Работы, которые они продавали Скаллу за бесценок, совершенно неожиданно принесли коллекционеру миллионы, в то время как сами авторы остались за бортом финансового триумфа[48]. Естественно, многие усмотрели в этом обман и несправедливость; не остались в стороне и критики, порицавшие действия Скалла: перед офисом Sotheby’s даже прошли демонстрации.
Как бы то ни было, 1973 год вошел в историю как поворот к новой системе арт-рынка, более жесткой, спекулятивной, такой, какой мы знаем ее теперь. Аукцион, засвидетельствовавший астрономический рост цен на современное искусство, оставил в прошлом прежнюю расстановку сил и мир, где дилеров было сравнительно немного, а их связи с клиентами и художниками были тесными, почти дружескими; где галереи чаще всего были небольшими и не делали ставку на прибыль, а главной мотивацией всех задействованных в рынке лиц были, скорее, любовь и интерес (подчас научный) к искусству. После аукциона Скалла наступили времена более хитрых и практичных с финансовой точки зрения людей. Дилеры, художники и коллекционеры стали уделять больше внимания статусному значению покупки произведения искусства, стали задумываться о его инвестиционной привлекательности и в целом вести более агрессивную ценовую политику.
Все эти процессы лишь усугубили настороженное отношение многих деятелей искусства к рынку (больше других, пожалуй, пострадал имидж дилеров, с которыми отныне связывали все негативные черты нового арт-рынка). Сформировалось мнение, что назначение цены опошляет произведение, а сохранить «сакральные» свойства искусства и спасти его от морального упадка можно, только разделив понятия цены и культурной ценности искусства. Подобная дихотомия привела к тому, что многие стали рассматривать связь между искусством и рынком как безоговорочное зло, как причину, по которой искусство теряет некое важное свойство и лишается статуса искусства в полной мере.