— Не сейчас.
Еськин другой глаз дернулся. Ресницы дрогнули. И муха спешно сползла с носа на губу верхнюю. Замерла, подняла слюдяные крыльца, потерла…
— Надо, чтобы он до лета дотянул…
— Не уверена, не уверена… — Марьяна Ивановна вздохнула. — Собаке собачья…
— Тише…
— Можно подумать, тебе есть за что его любить.
Муха самозабвенно чистила крыльца, а Еська только и способен был, что глаза пучить.
— Не за что, — нехотя признала Люциана Береславовна. — Но эти разговоры… что с Фролом.
— Еще волнуешься? А я уж думала, что разошлись ваши дороженьки… разбежались…
— Благодаря вам, Марьяна Ивановна.
— Не без того, — смешок заставил муху переползти на Еськину щеку.
— И вам не совестно?
— А тебе, моя дорогая, не совестно было парню голову дурить? Сколько лет он за тобою бегал собачонкою. Ты ж все ответу не давала, морочила… мол, вот еще годик… стану магичкою…
— И стала бы… стала ведь!
— Стала. Оно сразу понятно было, что станешь… только в тот год, помнится, ты не только Фролу надежду дала.
Муха медленно поползла вверх по щеке, добралась до глаза.
Тут-то я и отогнала.
Ползать — пусть ползает, но в глаза гадить неможно. А то еще черви опосля заведутся.
— Что, здраво перспективы оценила? Поняла, что не выйдет из тебя великой… так, средненькая… умненькая, умелая, но силой обделенная? И сколь ни бейся, а выше головы не прыгнешь.
— Зачем вы…
— Затем, что слишком долго ты во всем меня винила. Мол, рассказала я Фролу… а с чего мне молчать было? Не скажу, что Фрол мне вместо сына стал, но… он мне всегда был симпатичен. Если хочешь, чувствовалось родство. Я ведь тоже звания простого, и всего, что имею, сама добилась. А ты у нас кровью благородной, предками своими любила в глаза ткнуть…
— Поэтому?
— Нет, Люциана, не поэтому… ты чаек пей, духмяный… и вареньице попробуй. Сама-то кухарить не пробовала? Нет? А как-нибудь… не для нужды, души ради, а то все зелья, зелья… не завидую я тебе. Нечему. Всю жизнь несчастная и такою помрешь… рассказала я, что видела, потому как Фрола пожалела…
— А он в этой жалости нуждался? — почти выкрикнула Люциана.
А мне подумалось, что, когда они с Марьяною Ивановной вспомнят про меня да Еську, хорошо б очутиться где-нибудь далече.
— Не знаю. Может, и нет… а может…
Тишина.
Только давешняя муха жужжит, над Еськиною головой кружась.
— Я тебя не виню. Ты девка молодая… горделивая… а он кем был? Студиозус вчерашний. Ни кола, ни двора, одни перспективы, да только когда из тех перспектив чего толкового выйдет? Сколько лет ждать пришлось бы? Пять? Десять? А ты не готовая была… а тот, другой? Кем он был?