Вдоль стен кровати стоять числом шесть, застланы простыми покрывальцами, у бабки моей такие тож есть, самотканные да крепкие, сто лет прослужат да еще на сто хватит. Помимо кроватей были и сундуки, правда не высокие, с крышками расписными да замками хитрыми, от ворья ставленными, но простые, дубовые. Ближний раскрыт, никак нарочно, чтоб самолично увидала я: нема в нем ни золота, ни каменьев, ни иного скарбу, окромя пары рубах да сапог поношенных, голенища которых из сундука выглядывали.
Валялись подле сундука портки.
И чья-то шапка свисала с колышка над кроватью.
Стол, примостившийся у окна, завален был книгами да свитками. Хватало их и на полу, который, судя по виду, если и мели, то давненько. Стыд-то какой! Куда только Хозяин глядит, ежель у царевичей под кроватями клоки пыли лежать…
— Все помолчите, — велел Елисей.
Он сидел посеред комнаты, на азарский манер перекрестивши ноги. Босой. В штанах, некогда листвяно-зеленых, ярких, а ныне застиранных и еще с заплатою на колене. Поверх заплаты примостилась дощечка вощеная, которую Елисей локтем придерживал.
Рубаха его пестрела многими пятнами.
На полу перед царевичем раскинулся лист пергамента, с одного боку придавленный канделяброю, коию, мнится, видела я в кабинете гиштории, а с другого — каменною бабой. Ее-то я точно прежде не видела и видеть ныне не желала.
Срам какой!
Баба была голою…
— Как я тут…
Еська ткнул локтем в бок и взглядом указал на Елисея. Мол, велено тебе молчать, Зослава, так и молчи. А то растрещалася сорокой. И что я? Только кивнула.
Елисей изогнулся, бабу подвинул — нет, вот что за охальник ее сваял? — и черканул по пергаменту восковою палочкой. Голову на бок склонил.
Поглядел.
Поскреб нос, оставивши на нем алое пятно.
И вновь склонился.
— Дай, — велел кому-то и руку протянул. А Ерема в эту руку коробочку сунул махонькую. Крышечку любезно откинул и еще щипчики протянул, которыми иные девки брови выдергивают.
Елисею они для иного понадобилися.
Коробочку он на досточку поставил. Щипчики в руке стиснул и ловко так выцепил из коробки камешек. С виду — простой, обыкновенный даже. Этаких каменьев на берегу любого ручья воз соберешь. Камешек аккуратно на пергамент положил. Поглядел.
Нахмурился.
Сдвинул на волос.
И с другим то же проделал… и с третьим… я глядела, разом про все вопросы позабывши. И только когда каменья легли все до одного — а насчитала я их без малого дюжины три — выдохнула. Знать не знаю, чего Елисей задумал, но мыслю, дело непростое, если он с каменьями так вошкается.
Коробочку и щипчики он протянул, не глядя, уверенный, что примут. И Ерема не подвел.